Царьград. Гексалогия - Андрей Посняков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Наконец, коляска, замедлив ход, въехала в какую‑то подворотню и остановилась напротив глухого забора, выкрашенного побелкой. В заборе зияла узкая дверца, увитая густым зеленым плющом.
– Подожди, – оглянувшись по сторонам, Ксанфия подбежала к калитке и несколько раз стукнула в нее кулаком.
Немного выждала. Затем постучала еще. Дверца наконец отворилась, правда, не до конца, нараспашку, а слегка, чуть‑чуть… Что‑то кому‑то сказав, Ксанфия обернулась и жестом позвала юношу – иди, мол.
Пожав плечами, Лешка вылез из коляски и протиснулся в калитку вслед за девушкой. Они оказались в обширном саду с оливковыми деревьями, грушами, яблонями, виноградом и еще какими‑то деревьями и цветами. По неширокой аллейке, указывая дорогу, шагал привратник – лысый темноглазый старик, судя по гладкому подбородку и тоненькому голосу – евнух.
– Сюда, госпожа! – пропищал он, подойдя к опоясывающей обширный особняк галерее.
– Я заплачу чуть позже, – Ксанфия нервно закусила губу.
Старик поклонился:
– О, не стоит и беспокоиться. Проходите.
Влюбленные – наверное, уже можно было их так называть – оказались в полутемной гостиной и по узкой лестнице поднялись на второй этаж, в комнату, довольно обширную и темную… Лешка вдруг отпрянул, сбоку явно кто‑то стоял!
– Не бойся! – расхохоталась Ксанфия. – Это всего лишь статуя. Их здесь много!
Статуй здесь действительно хватало, похоже, что мраморных, размером с человеческий рост, раскрашенных, голых… Ну, какие же статуи в одежде?
– Это настоящие, греческие, – отворив широкие ставни, девушка улыбнулась. – Недешевые, между прочим…
За окном, во дворе, что‑то журчало. Лешка не поленился, подошел, выглянул, увидев внизу бьющий фонтан и пруд.
– Прежний владелец очень любил ловить прямо из окна золотистых карпов.
– Да‑а… – юноша покачал головой. – Красиво жить не запретишь! И где теперь прежний хозяин? Не иначе – в тюрьме?
– Откуда ты знаешь?
– Так… Догадался.
Подойдя, Ксанфия обняла его сзади и поцеловала в шею. Лешка повернулся…
– На! – девушка подала ему… отрез какой‑то голубоватой ткани. – Задрапируй окно… Видишь, там, наверху, есть карниз.
– Сделаю, – кивнув, Лешка проворно повесил занавесь, и в комнате сразу образовался некий приятный полумрак… навевающий вполне определенные мысли.
– Нет‑нет, не поворачивайся! Я скажу – когда…
Заинтригованный, юноша пожал плечами и принялся ждать. Ожидание, впрочем, не затянулось надолго.
– Можешь повернуться, – разрешила Ксанфия. Лешка обернулся… И никого не увидел! То есть никого, кроме статуй, среди которых – он присмотрелся – были и женские – все в разноцветных париках.
– Отыщи меня! – прозвучал девичий голос. – Ну же! Юноша скользнул к статуям… Горевшие по стенам светильники еще больше сгущали полумрак… Ага, вот она, Ксанфия! Какая великолепная грудь!
– Ты! – Лешка протянул руку… и тут же отдернул, почувствовав вместо нежного тепла кожи каменный холод мрамора…
– Не угадал! Не угадал! – голос и смех звучали, казалось, повсюду. – За каждую неудачную попытку будешь снимать с себя какую‑нибудь вещь. Начнем с туники]
Послушно сняв тунику, Лешка дернулся… и снова неудачно! И так, до тех пор, пока не остался совсем без одежды…
‑Ну?
Юноша присмотрелся – вот эта статуя похожа, очень похожа… Нежные обводы талии, волнующая ямочка пупка, грудь с твердыми пупырышками сосков… почти как настоящая… А, впрочем, почему бы и нет?
Лешка протянул было руку… и тут же отдернул – статуя была рыжей! То есть – в рыжем парике…
– Ха‑ха‑ха!
Засмеявшись, статуя сбросила парик и, сойдя с постамента, бросилась в объятия юноши, жарко целуя его в уста:
– Люби меня, Лекса, люби… Как Орфей любил Эвридику, как прекрасную Елену Парис.
Лешка прижал к себе девушку, погладил по спине, ниже…
– Там… – томно вздохнула та. – Там есть ложе… Неси меня!
Ложе оказалось большим, мягким, застеленным нежно‑зеленым шелковым покрывалом… на котором так пленительно, так маняще и так зовуще смотрелось стройное бронзовое от загара девичье тело.
Юноша медленно опустился рядом, поцеловал деву в пупок, в твердые соски грудей, обнял…
Ксанфия выгнулась, застонала, прикрывая глаза…
А потом они еще бегали между статуй, ловили друг друга и снова любили, так, что казалось, это чудо, эта волшебная сказка не кончится никогда. Ну и не надо, чтоб кончалась!
Впрочем, кое‑кто, оказывается, думал иначе!
Снаружи, со двора, вдруг донесся громкий озлобленный вопль, похожий на крик рассерженного осла.
Любовники, не сговариваясь, подбежали к окну.
– Где она? Где? Отвечай, старикашка! – распаляясь, кричал краснорожий здоровяк… вполне, кстати, знакомый. – Я видел ее коляску!
– Ой! – Ксанфия испуганно прикрыла рот рукою – Это же Никифор Макрит! Но как он узнал? Неужели…
– Гадать сейчас некогда, – Лешка лихорадочно соображал, что делать. – Скорей одевайся и становись вот сюда, за дверь… Выбежишь из комнаты, когда он войдет.
– Но как?
– Увидишь.
Лешка подскочил к одной из «женских» статуй и, подтащив, положил ее на ложе. Потом сверху взгромоздил и мужскую…
По лестнице уже громыхали шаги, слышалось злое сопенье.
– А как же… как же ты? – в ужасе прошептала Ксанфия.
– Жди меня в конце улицы! Только бы, только бы все удалось…
Едва шаги громыхнули у самой двери, Лешка надрывно застонал у самого ложа:
– Ох! Ох! Ах!
– Что я слышу? – Никифор Макрит распахнул дверь резким ударом ноги. – Горе тебе, неверная! А твоего любовника я сейчас загрызу!
С этими словами он бросился на томные крики, словно разъяренный лев, и Ксанфия, пропустив его, благополучно проскользнула к лестнице.
– Ага! Полюбовнички!
Никифор с размаху пнул «мужчину» ногой в бок… И, заорав от нестерпимой боли, запрыгал на одной ноге!
Лешке едва удалось сдержать хохот.
Впрочем, Никифор, хоть и был явно озлобленным, но пришел в себя быстро – живо сообразив, кто сейчас лежал перед ним на ложе.
– Ах, вы издеваться? Ну, сейчас кому‑то мало не покажется, клянусь святым Георгием!
Он тут принялся бегать по всей комнате, словно бешеная собака, орать, заглядывать во все щели, заглянул и под ложе, и за полки, за статую, расчихался даже…
– Ну и пылища…
И подошел к окну, подышать. Наклонился…
Застывший в углу обнаженной греческой статуей Лешка, прыгнув, дернул здоровяка за ноги… В пруду послышался всплеск и дикие разъяренные вопли.
Засмеявшись, Лешка схватил в охапку одежду и ветром бросился прочь. Вылетев из калитки, миновал арку…
Как и договаривались, Ксанфия ждала его в коляске в самом конце улицы.
– Садись, – девушка быстро погнала лошадь. – Ты здорово целуешься… да и вообще… Господи! – она снова перекрестилась. – О чем это я?! В старые времена нас бы за все это подвергли такой епитимье – мало не показалось бы! Слава богу, сейчас все по‑другому.
– Как – по‑другому?
– Ну, – Ксанфия замялась. – Не как тогда. Более открыто, более естественно, старики говорят – более нахально, но я так не считаю. В конце концов – почему я не могу позволить себе искупаться в жару в заливе? Потому что грешно обнажать тело? И почему я не могу любить – кого хочу? Старики говорят – до свадьбы не имею права!
– Чушь какая! – расхохотался Лешка.
– Вот именно так считают все мои подружки. Да и вообще – вся молодежь… ну или почти вся. Но – только не мой опекун!
– А кто твой опекун?
– Андроник Калла, протокуратор Секрета богоугодных заведений!
– Господи… – Лешка хлопнул себя…
Пей и возрадуйся.
Что завтра нас ждет, что в грядущем –
Кто это знает из нас? Ты не беги, не спеши…
Паллад
…По коленкам.
– Ну, хорош, хорош! – насмешливо обозрел его Владос. – Уж не потратил ли ты на эту цепь все свое вознаграждение?
– Что я, дурак, что ли? – Лешка усмехнулся. – Оставил еще и на плащ. Правда, красивый? Да шучу, шучу, что ты так вылупился?! Есть еще у нас деньги, я совсем немного потратил!
Грек хохотнул:
– И того, что потратил, вполне хватит, чтоб блистать на вашем сборище, словно павлин!
Юноша молча отмахнулся, вовсе не хотелось ему спорить сейчас с приятелем, да и не о чем было спорить – Владос был прав, так шикарно, как сегодня, в лето шесть тысяч девятьсот сорок восьмое, второго индикта, месяца мая в двадцать первый день – а по‑русски – 21 мая 1440 года – Лешка еще никогда в жизни не выглядел. Длинная, почти до земли, туника из сверкающей атласной ткани, полусапожки мягкого нежно‑зеленого сафьяна, ниспадающая красивыми складками палевая – в цвет туники – шелковая далматика – экий франт! Ну, разве скажешь, что недоучившийся историк‑тракторист? Важный, знающий себе цену господин – важный государственный чиновник, пусть даже еще и не в больших чинах, но уже и не младший писарь – повысили после удачно составленного доклада о злоупотреблениях в городских приютах. Кстати, самые гнусные дела творились в приюте Олинф, в том, что располагался в старой базилике неподалеку от церкви Апостолов. Лешкиному непосредственному начальнику – старшему тавуллярию господину Никодиму Калавру удалось – таки вызнать, что там за притон оказался под видом богоугодного заведения. Да‑да! Самый что ни на есть притон, да еще какой! Никодим ведь добрался до тех детей, что туда отправляли, вернее, переговорил с нужным, имеющим непосредственное отношение к этому делу, человечком, выяснив, что попечитель приюта Олинф, некий Скидар Камилос, тщательно отбирал для своего приюта только красивых и миловидных мальчиков. Зачем – нетрудно было догадаться, и подозрения эти вскоре вполне подтвердились. Шикарный развратный притон был устроен в приюте Олинф, один из самых дорогих в городе, с мягкими ворсистыми коврами и обитыми дорогой тканью стенами. Туда‑то как раз и решили направить выделенные императором средства.
