Клятва королевы - К. У. Гортнер

— Нужно предпринять дальнейшие действия в защиту евреев, — заявила я на следующий день на утреннем совете. — Хотя я и не разделяю их веру, но не потерплю, чтобы с ними жестоко обходились или обвиняли в подстрекательстве обращенных, которые во всех отношениях правоверные христиане.

Я замолчала, глядя, как мой духовник брат Талавера понимающе переглядывается с доном Чаконом. Мой управляющий поседел, волосы его поредели, годы наложили свой отпечаток на рослую мускулистую фигуру, но проницательность его никуда не делась, и меня приводили в восхищение те редкие моменты, когда он высказывал свое мнение.

— Пожалуй, ваше величество, вам стоит пойти с нами на сегодняшнюю проповедь, — сказал он.

— Проповедь? — нахмурилась я. — Чью? О чем?

— Лучше, если вы просто придете, — объяснил Талавера, серьезно глядя на меня темными глазами. — Всем не обязательно знать о вашем присутствии. Я устрою так, что вы будете сидеть за ширмой, над кафедрой.

— Зачем, ради всего святого, мне скрываться?

— Потому что если оратор будет знать о вас, он может повести себя не столь откровенно, — ответил мой духовник. — Поверьте, Majestad, вам будет весьма интересно то, что он скажет.

На следующий день я сидела за решетчатой ширмой рядом с Инес, слушала громогласную проповедь доминиканского священника, некоего отца де Охеды, и леденела от ужаса.

— Они преднамеренно скрывают свое истинное лицо, чтобы никто не мешал им исполнять грязные обряды! — гремел Охеда. — Они презирают наши священные таинства и безгрешность святых, отрицают непорочность Пресвятой Девы Марии. Днем эти двуличные мараны посещают мессу, но по ночам отвергают обряды, приведшие их в лоно Святой Церкви, общаются со своими нечистыми собратьями, подстрекающими их к неповиновению. Их следует найти, вывести на чистую воду и уничтожить, прежде чем зараза погубит всех нас!

Его слова крайне меня встревожили. Как только мы вернулись в алькасар, я расспросила брата Талаверу, и он сообщил, что слышал схожие донесения о евреях, подбивающих обращенных втайне вернуться в прежнюю веру, притворяясь, будто продолжают следовать нашей. Более того, многие утверждали, что подобное происходило в Кастилии в течение столетий, но праздные священники лишь отводили взгляд, как обычно погрязшие в невежестве и продажности.

— Конечно, они могут и преувеличивать, — сказал он, — но я также считаю, что вам следует знать все факты, прежде чем вы возьметесь за дело.

Он сделал многозначительную паузу.

— Этот путь преисполнен опасностей, — продолжал Талавера, неосторожно повторяя предупреждение епископа Севильи. — Мало кто станет выступать в защиту тех, кого считают ответственными за Распятие нашего Спасителя. Хотя мы исповедовали политику мирного сосуществования с евреями, это вовсе не означает, будто все с ней согласны. Собственно, осмелюсь заметить, что мало кто из христиан пожелал бы видеть их среди нас, будь у них такой выбор.

— Понимаю, — сказала я. — Спасибо вам, как всегда, за вашу беспристрастность. Я немедленно напишу кардиналу Мендосе и попрошу его ценного совета.

Вечером, отправив письмо, я стояла у окна и глядела на знойную ночь. Хотя я осуждала любой ущерб, причиняемый евреям, которые преданно служили мне при дворе и были предками многих придворных, включая мою любимую Беатрис, я не могла допустить расшатывания основ нашей и без того потерявшей авторитет Церкви. Вряд ли правление моих предков можно было назвать образцом для подражания, если говорить о следовании религиозным догматам. Годы гражданской войны и борьбы с родовой знатью серьезно подорвали церковные устои; все знали, что многие священнослужители держат при себе наложниц, а монастыри Кастилии погрязли в распутстве, презрев даже основные библейские заповеди. Я была полна решимости вернуть Церкви былую славу. Но из-за последовавших за моим вступлением на трон беспорядков у меня пока не находилось времени, чтобы посвятить себя столь монументальной задаче.

Моим девизом было «con blandura» — «действовать мягко». Мне не хотелось повторять прошлое; мысль о преследованиях, кровопролитии и страданиях, после всего, что пришлось пережить Кастилии, лишь укрепляла мои принципы, хотя я и понимала, что мне никогда не избежать возможной угрозы единству моего королевства. Чтобы соперничать с другими странами, создавать союзы, которые могли бы удержать на почтительном расстоянии французов и упрочить репутацию уважаемых монархов, Испания должна была выступить единым фронтом — католическим. И среди него не могло возникнуть никаких разногласий, способных подорвать нашу силу.

Требовалось провести расследование, проверить тревожные заявления насчет обращенных и, если они окажутся истинными, принять меры. Будучи королевой-христианкой, иначе поступить я не могла. Духовное благополучие моего народа было для меня столь жизненно важно, как и их физическое благосостояние, ибо тело — всего лишь временный сосуд, обреченный вернуться в прах, а душа наша вечна.

Я тосковала по Фернандо. От него приходили письма, описывавшие его деяния в Эстремадуре, где он усердно выслеживал мятежных португальцев и их приспешников. Мне хотелось прижаться к нему, лежа в постели, и излить все свои тревоги, слышать его мудрые суждения и знать, что я не одна и, что бы ни случилось, он всегда будет рядом.

Закрыв глаза, я представляла его руку на моем запястье, его голос, чуть хриплый от вечернего вина…

В дверь постучали. Вздрогнув, я плотнее запахнула халат. Инес, успевшая распустить на ночь рыжевато-коричневые волосы, поспешила к двери.

На фоне мерцающих на стенах коридора факелов возник темный силуэт Чакона.

— Прошу простить за вторжение, Majestad, но прибыл маркиз де Кадис. Он требует вашей аудиенции.

— В такое время? — Я хотела отказаться, но замолчала.

Если Кадис действительно здесь, лучше его принять. Учитывая взаимную ненависть его и Медина-Сидонии, не хотелось, чтобы они случайно встретились, прежде чем у меня появится возможность самой оценить Кадиса.

— Хорошо, — сказала я, — проводите его в мой личный дворик.

Когда я вышла из дверей спальни в алебастровый внутренний дворик, где вечерний воздух был насыщен ароматом жасмина, сперва не поверила своим глазам, увидев ожидавшего меня человека. После жалоб Медина-Сидонии на Кадиса в моем воображении возник образ непокорного хищника. Однако низко поклонившийся мне вельможа выглядел удивительно молодо, немногим старше моих двадцати шести лет, среднего роста и худощавого телосложения, с копной огненно-рыжих волос, веснушчатой кожей и зелеными глазами в обрамлении длинных рыжеватых ресниц, с мерцавшими в глубине золотистыми крапинками — глазами, которые могло породить лишь свойственное этой местности смешение кровей.

Он изящно поклонился мне, шелестя шелковой подкладкой плаща поверх фиолетового камзола с серебряным шитьем. Тщательно выверенный жест, рассчитанный на то, чтобы привлечь собеседника, и я подавила улыбку. Если Медина-Сидония олицетворял строгость андалусийской аристократии, то Кадис являл собой пример ее склонности к театральным эффектам.

Однако я не подала виду, ибо не могла позволить ни одному мужчине, как бы хорошо он ни был одет, лестью добиться моей благосклонности.

— Вас звали еще месяц назад, сеньор маркиз. Полагаю, у вас найдется объяснение для столь длительной задержки?

— Majestad, — ответил он сладким голосом, какому позавидовал бы и трубадур, — у меня нет оправданий, кроме того что вашему гонцу потребовались много дней, чтобы добраться до моего замка в Хересе, поскольку ему пришлось пересечь земли, питающие ко мне вражду по вине Медина-Сидонии, чьи патрули незаконно вторгаются в мои пределы. А я был вынужден изменить свой облик, чтобы пересечь те же самые земли, стремясь к вам всей душой и телом.

Я с силой топнула ногой:

— Искренне надеюсь, что вы проделали столь долгий путь не для того, чтобы сообщить мне об этом. Позвольте напомнить, что я ваша королева и не стану благожелательно относиться к тем, кто насмехается над моей властью. Будь вы человек благородного происхождения или простолюдин, но когда я призываю кого-то к себе, ожидаю беспрекословного подчинения.

Он опустился на одно колено и поднял ко мне столь смиренный взгляд прекрасных глаз, что я услышала невольный смешок Инес. Хотя я ничем этого и не показала, втайне вынуждена была признать, что передо мной воистину потрясающий мужчина.

— Ваше величество, я в вашей власти, — сказал он, широко разведя руки, — и со всей искренностью заявляю, что нисколько не повинен в том гневе, который вызвал у вас мой враг своей ложью. И я, — со страстью в голосе продолжал он, — пришел не для того, чтобы говорить, — я прибыл, дабы действовать. Примите, моя королева, из моих рук ваши крепости Херес и Алькала, а если вам требуется что-то еще в моей вотчине, я отдам это вам, так же как отдаюсь сам, готовый подчиниться любому вашему приказу.