Йоханнес Кабал. Некромант - Джонатан Ховард

Леони обеспокоенно посмотрела на него. Он не мог понять, это его слова её взволновали или его душевное состояние.

— То есть ты намекаешь, что Йоханнес Кабал — преступник? — спросила она.

— Нет, совсем нет, не в обычном смысле. Я даже думаю, что он высоконравственный человек. Но, полагаю, что он не пользуется той же моралью, что и все. Думаю…

Вот оно. Его воображение не оставляло ему выбора, а из-за тысячи ленивых журналистов и политиков с искренними глазами единственное слово, которым он мог воспользоваться, давно приобрело комично-пафосный смысл.

— Думаю… Йоханнес Кабал… это зло.

Леони с недоверием на него посмотрела. Зло. Это слово потеряло свою силу из-за чрезмерно частого употребления. Теперь для несведущих оно означало нечто невразумительное. Барроу хотелось объяснить, насколько комплексное это понятие, этот язык страдания, который он выучил на бесчисленных местах преступлений и в стольких комнатах для допроса. У серийного убийцы и серийного грабителя гораздо больше общего, нежели каждому из них хотелось бы признавать: потребности, которые нужно утолить до следующего раза, потребности, которые приводят к страданиям других людей, и то, как легко они находят оправдания. «А нечего было дверь не закрывать». «А зачем было в этот переулок поворачивать?» «Никто не просил так одеваться». Барроу слышал всё это, и каждый раз чувствовал кислый запах пропащего человека. А вот Кабал — личность совершенно другого порядка. В порочности его духа — Барроу был уверен, что распознал её — есть какое-то благородство. Но есть и что-то ещё. Если бы можно было просто дать этому название, Кабал стал бы гораздо понятнее. Зло, судя по его опыту до сегодняшнего дня, всегда эгоистично. Это всего-навсего развитие наиболее бестолкового детского поведения на игровой площадке: «Это моё, потому что я так сказал. Это моё, потому что я это взял». Оно затем проявляется в вопросах собственности, секса, жизни вообще. Но не в случае Кабала. Барроу мысленно перебирал слова, которыми можно было бы объяснить Леони, что он имеет в виду. Кабал — зло, но какое? Неестественное? Отрешённое? Бесстрастное? Равнодушное? Бескорыстное?

Бескорыстное? Как зло вообще может быть бескорыстным?

— Это противоречит самой его природе, — сказал Барроу, размышляя вслух.

— Зло, значит?

Леони очень удивило это слово. Оно было не из тех, что её отец часто употреблял. Она и припомнить не могла, чтобы он когда-нибудь его использовал.

— Ты серьёзно?

— Я не хочу, чтобы ты ходила на ярмарку. Вот что серьёзно. — Он крепче сжал её руки. — Я боюсь за тебя. Я боюсь за каждого, кто войдёт в её ворота.

— Ты и правда не шутишь. — Она слегка кивнула, и доверие к нему растопило между ними лёд. — Я не пойду.

Когда она ушла, Барроу залез в карман, достал билеты и внимательно посмотрел на них.

— Ты, — сказал он одному из них, — в тебе больше нет необходимости.

Он бросил кусочек картона в огонь.

— А ты, — сказал он выжившему, — проведёшь меня сегодня на ярмарку. Там посмотрим.

Он подошёл к окну, чтобы перечитать надпись на билете.

Так как Барроу повернулся спиной к огню, он не увидел, как выброшенный билет взлетел вверх в дымоход. Будто по волшебству он не сгорел. Более того, пока он пробирался вверх по трубе, даже подпалины на нём исчезли. Преодолев три четверти пути по дымовой трубе, он сделал сложный поворот и направился к одному из каминов верхнего этажа. Леони сидела возле окна, глядя вдаль через поля, в том направлении, где по идее должна была раскинуться ярмарка. Незамеченным пересёк он комнату и приземлился на столе. Оказавшись на хорошем, видном месте, он принялся выглядеть заманчиво.

ГЛАВА 13 в которой Ярмарка Раздора открывает свои врата в последний раз, а дела идут хуже некуда

Остаток дня Кабал провёл в попытках оградить свой разум от разных мыслей. О поражении в пари, о проклятии.

И о Леони Барроу.

Сначала он поработал над фокусами. Трюк с исчезновением карты, который он применил, чтобы убрать лишний билет, предложенный Барроу, технически был выполнен правильно, но в плане артистизма никуда не годился. Так не пойдёт. Он сел перед зеркалом с колодой карт и начал усердно и методично работать над их исчезновением, пока карманы и рукава не заполнились до отказа. Затем он их вытряхнул и начал всё заново. Потом ещё раз. И ещё. После чего, разнообразия ради, потренировался делать так, чтобы карты исчезали и тут же появлялись. Пиковая дама мелькнула у него в руке и тут же испарилась. В отражении он внимательно следил за движением пальцев. Он специально повернул зеркало так, чтобы видеть только руки. Видеть своё лицо у него не было никакого желания.

Когда карты начали сминаться и становиться гнутыми как тосканская черепица, он обратился к другим предметам, лежавшим на столе. Авторучки, карандаши и линейка по очереди загадочно исчезли, затем триумфально появились вновь. Он был доволен тем, как ловко заставил исчезнуть протокол с признанием той женщины из полицейского участка.

Вспомнив о нём, Кабал достал документ из кармана вместе с подписанным контрактом и начал их рассматривать. Ниа — так её звали. Он сомневался, встречался ли ему раньше кто-нибудь по имени Ниа. Имя было приятным на слух и он, на секунду прервав мысли, представил, как оно звучит у него в голове. Затем он достал маленький ключик из кармана своего жилета, открыл ящик стола и положил её контракт под стопку других. Наверху оставался единственный чистый бланк. Во что бы то ни стало, нужно сделать так, чтобы его подписали до полуночи. Кабал положил коробку назад, тщательно запер ящик и снова взял признание. Он пробежался по нему глазами и был в душе удивлён, насколько оно близко к истине, при том, что рассудок у девушки помутился. Документ исчез у него в руках ещё несколько раз, после чего он разорвал его в клочья и скормил печке в углу.

Он откинулся на спинку стула и постучал пальцами по столу. Ещё пара часов до захода солнца. Чем бы заняться? Хорст обещал довести до ума план работ по приведению ярмарки в более приемлемый вид для тяжёлого на подъём населения этого города, однако, по всей видимости, к своим бумагам он так и не притрагивался. Кабал вспомнил вчерашний разговор с Хорстом и почувствовал необъяснимое беспокойство. Хорст говорил о чём-то важном. О том, что явно имело для него значение, но Йоханнес думал о другом и не уловил о чём именно. Остаётся надеяться, что это не слишком важно.

В поисках занятия, на которое можно отвлечься, он окинул взглядом кабинет, заметил свою широкую тетрадь и взял её в руки. Каллиопа играла какое-то произведение, причудливую, спотыкающуюся мелодию, которая вместе с тем казалась смутно знакомой.