Вчера - Олег Зоин

Разве что Нюмина мама всё–таки сумела встрять в их разговор и похвастаться тем, как на заре советской власти «встречалась» с тем самым Теодором Михеловичем, именем коего названа была в 22‑м году улица, где проживают они с Нюмой. Сенька с удивлением узнал, что этот самый Михелович в 1918‑м возглавил Александровский Совет рабочих и прочих депутатов, а заместителем ему от Гуляй — Польской Федерации анархистов достался Нестор Махно — анархисту выпало исполнять «грязную» должность председателя «военно–революционной комиссии»…

— Тодик был такой галантный, целые охапки сирени наламывал мне в Городском саду… Но твой будущий папа, Нюмочка, был хоть и не такой галантный, но зато такой умный. Он от этих задрипанных большевичков держался за версту, потому что врач, а не какая–нибудь шантрапа пролетарская…

Мы и тогда жили в этом особняке, но у нас было не три комнатки, как теперь, а весь дом — четырнадцать комнат! Этот домик твой дедушка Эфраим построил на свои кровные, потому что он портняжил, как бог… Я ведь из знаменитой портновской династии Шнайдеров! Так шоб ты знал — у Эфраима Шнайдера весь Александровск обшивался!..

А с Мойшей Михеловичем дедушка учился в Первой гимназии… Они были отличники!.. Тодику жизнь перепартачил Йоганн Леппик, ненормальный психопат, дрэк из эстонцев, в политику заманил, жизнь испоганил…

Даже Нюма сидел, развесив уши. Такого от мамы Хили он не слыхивал сроду!..

Теперь же Семён увидел Нюму в обществе красивой девушки Жанны, и он снова сам затронул Сеньку. Толпа крутила их и тискала, но им удалось перекинуться десятком фраз. Итогом стало приглашение Сеньки с подругой на празднование Дня Советской Армии. Семён не смог отказаться, так как приглашение к Хрящу равняется примерно приглашению на праздничный концерт в Дом Союзов.

Маня сначала поломалась немного, но затем вычислила, что там может быть интересно, и согласилась. Она одела свое лучшее зелёное платье, а Сенька тоже получил к празднику свежую рубашку и новый галстук и выглядел изрядным попугаем.

Пришли к Нюме к пяти часам, но оказалось, что уже практически все в сборе. Все — это сам хозяин с восемнадцатилетней подругой Жанной, друг его давний Бэра Извеков лет сорока с немолодой, лет тридцати пяти, любовницей Наташкой по кличке Цыбулька, какая–то потрепанная шалава Верка, по кличке Кислица, весьма затёртого возраста, пара юных евреев, видимо, племянница Наума, жирная–прежирная, по–кустодиевски румяная Фая тоже лет восемнадцати, но уже с густыми усами на верхней губе и оволосёнными щеками, настоящими пейсами, и её партнер, сокурсник по алюминиевому техникуму, тощий, но весёлый Мусик.

Стол был накрыт в самой большой комнате, назовём её гостиной. Всюду, на полу и стенах, хорошие шерстяные ковры, широкая софа, прекрасный ореховый сервант и в углу новый цветной телевизор «Рубин», а также магнитофон и проигрыватель. Просторный овальный стол был уставлен прекрасными блюдами, включая русский холодец и еврейский форшмак. Разнообразные салаты, икра, на питие коньячок, водочка и «Черный доктор».

На телевизоре светился чудный стеклянный попугай, оригинальный ночник — подарок Нюме к празднику от Жанны.

Не долго думая, никого больше не ожидая, окунулись в хорошо подготовленную пьянку. Нюма регулярно поворачивался к проигрывателю и сам лично ставил самые дорогие для него подпольные, на рентгеновских пленках, пласты Петра Лещенки — «Журавли», «Марусечка», «Татьяна»… Первую рюмку выпили за Нюмину маму с ветхозаветным еврейским именем Рахиль, которая всех поблагодарила и тактично удалилась, чтобы до конца торжества уже не мозолить глаза передовой советской молодёжи.

В перекурах танцевали и бесились от настоящего веселья. Фая настойчиво пыталась танцевать непременно с Сенькой и, в случае удачи, дико прижималась, но Семёну от неё было тошно и он как–то открутился, вручив её по принадлежности Мусику.

После чаевничанья, то есть сладкого стола, убрали посуду и унесли шикарную плюшевую скатерть. Верхний свет убрали, светился только пёстрый попугай и небольшая настольная лампа бросала круг света на центр стола. Начали играть в карты на американку, значит, на желание. По объявленным Нюмой правилам проигравший снимает одну вещь из своей одежды, а если одежда кончилась, то выполняется любое желание победителя вплоть до… Если снимать какую–либо вещь проигравший не хочет, то он может заменить наказание оприходованием штрафной рюмки.

В результате часа игры все присутствующие оказались раздеты до трусов, и был объявлен перерыв на танцы. К Семёну опять пыталась пришвартоваться Фая, тряся перед самым его носом своими теперь уже обнаженными после американки увесистыми, как килограммовые пшеничные батоны, грудями, и он с трудом уклонился от её приглашения сбацать что–нибудь зажигательное. Сенькина Манечка, Жанна и Наум втроём чего–то вытанцовывали, тесно прижавшись друг к другу. Белые сиськи Мани и Жанны то и дело выхватывал боковой свет из открытой в коридор двери.

Наконец, Верка Кислица и Файка с Мусиком отвалили, так как им что–то пришлось не по сердцу. Скорее всего, Верку Нюма приглашал как подменную шалаву на случай, если кто из мужиков придёт один. А молодые евреи поссорились и ушли, нахохлившись. Правда, их ухода уже никто, кроме Семёна не заметил. Бэра утащил свою сисястую Цыбульку в соседнюю комнату, и вскоре к общественности стали доноситься её повизгивания и ритмичный скрип старого дивана. Затем Сенька проиграл трусы и, стесняясь, заменил снятие этой последней детали опрокидыванием очередной рюмки. Видимо, это было уже сверх всяких пределов, так как дальше он уже ничего не помнил, поскольку вырубился до утра.

Утром он проснулся в соседней комнате, где оказался на раскладушке, застеленной старым ватным одеялом, а напротив, обнявшись, храпели обнаженные Борька с Наташкой. Дико раскалывалась от боли голова. Семён с трудом отодрал её (голову) от подушки и пошел в залу. Там на обширной софе сплелись в молодецком сне Нюма с Манечкой и Жанной. Конечно, обе сладкоежки были без трусов. На бедре Наума покоился его огромный труженик, который даже в состоянии покоя представлял нечто среднее между хоботом слонёнка и медным пожарным брандспойнтом.

Первым побуждением было дать Маньке по морде. Но она телепатически всё почувствовала, проснулась, быстро прикрылась ладошкой и тут же перешла в наступление:

— Напился! Бросил меня здесь, а дитё некормленное дома!.. Мы с Жанной еле угомонили Наума Михайловича. Жанна, скажи!..

Сенька живо представил, как они вдвоем трудились всю ночь, угомоняя Нюму, и рассмеялся. Вид прекрасных грудей Жанны перевесил аргументы слепой ревности, и Семён призвал народ как–то опохмелиться, что ли…

09‑е марта. Конечно, после замечательного вечера у Наума 23‑го февраля сам Бог велел собраться там же 8‑го Марта. Вчера Сенька с Маней экзотично отпраздновали Женский день с Нюмой и его «кругом»…

Опять–таки, под монотонное покрапывание весеннего дождичка, Серба и его подруга пробрались по грязи от угла улицы Грязнова до дома Нюмы. Улица Михеловича, иначе Трамвайная, ныне, в порядке хрущевских перемен, переименована в улицу Горького, правда, новое название пока ещё прививается с трудом.

Народ собрался, кроме эмигрировавшей в другую компашку пары молодых да ранних, Фаи с Мусиком, тот же — те же действующие лица. Правда, Бэра был без Наташки — Цыбульки. Добавилась же лишь одна очень рафинированная, густо окольцованная золотыми кольцами с излучавшими дорогое сияние камнями, очень томная молодая женщина Валентина по прозвищу Княгиня. Наум шепнул Семёну, что это самая дорогая, номенклатурная проститутка города, обслуживающая тварищей из бюро обкома партии. Но она же и верная подруга его измученного сердца, добавил он.

— Хочешь похарить такую? — предложил Нюма. — Веди в соседнюю комнату и располагайтесь минут на десять–пятнадцать, пока за стол не сели… Я уже дал ей команду насчёт тебя…

Сенька ошарашенно уставился в него. Никогда никто не предлагал ему переспать с проституткой, да к тому же ещё и с номенклатурной. Да ещё, когда в соседней комнате законная постоянная сожительница, почти жена. Да и вдруг платить немалый гонорар, то из каких шишей.

Наум всё это прочитал на Сенькином лице и пришел на помощь.

— Я понимаю твои колебания. Но не бойся, платить Княгине ничего не надо, по моим указаниям она делает для моих друзей всё бесплатно…

Но, внутренне кляня себя за бедность, нерешительность и вообще чего–то стесняясь, Сенька упрямо мотал головой.

— Ладно, у меня быстро заматереешь, — подвел итоги Наум и махнул рукой, подзывая Бориса. Что–то ему шепнув, он также моргнул Княгине, томно полулежавшей на диване. Она кивнула и поплыла за Бэрой в спальню. Действительно, они вернулись минут через десять, раскрасневшиеся, как напроказившие дети. Теперь Сенька уже внутренне позавидовал удовлетворенно ухмылявшемуся Борису.