Странник и его страна - Михаил Веллер

Он отрезал у колхозников подсобные участки – но он дал им пенсии, паспорта и хоть какие деньги на трудодни. Деревня перестала быть крепостной. У деревни появились хоть какие деньги. И прошедшая отрицательную сталинскую селекцию, дегенерирующая в условиях советской плановой экономики, – деревня стала спиваться. Когда разразился неурожай 1963 года, и покупали зерно в Америке и Аргентине, и стояли очереди за хлебом с примесью гороховой и кукурузной муки, и был бунт в Новочеркасске и убитые, – от голода, однако, не умер ни один человек. А за десять лет до этого при Сталине – не забалуешь! Прикажут – подохнешь.

Это при Хрущеве появились вершины литературной эпохи – Евтушенко и Вознесенский, Аксенов и Гладилин. О, потом он орал, и матерился, и поучал, и унижал. Но никто не был исключен, осужден, репрессирован.

Может ли пепел жертв стучать в сердце палача? Все может быть в жизни. Визы всей верхушки стояли на расстрельных списках сталинской эпохи. Умер начальник лагеря, и они хотели забыть свое прошлое. Никто не лишен тяги к добру для людей.

Расстреляли валютчика Рокотова по вновь принятому закону, придав ему обратную силу. Но Рокотов, черт возьми, был потребитель, который за свою жизнь ничего не создал и никому ничего хорошего не сделал. Паразит типа нынешних биржевых спекулянтов, высасывающих страну, как пауки. Хотя расстреляли не по-честному, и не по вине кара.

Выслали за 101-й километр на два года Бродского за тунеядство. Общее пожелание сверху претворилось в конкретный суд внизу. Народ у нас – только свистни: и каждый второй записывается в лагерные вертухаи. Ну? И в результате Хрущев сделал Бродскому биографию, что справедливо отметила Ахматова.

А вообще он в старости стал добрый, Мыкыта. Он сталинские унижения помнил. Народ его не боялся – великое благо.

…После него мы прогадили все внешнеполитические достижения. Утеряли первенство в космосе. Узаконили блат – «блат» – как тогда назывались низовые формы коррупции, все делалось по знакомству, по обмену услугами. Перестали верить во что бы то ни было. И добродушная издевка над генсеком сменилась сарказмом.

Это при нем построили Братскую ГЭС. И подняли Целину. И первые студенческие стройотряды поехали летом на дальние стройки страны – не за баблом, а за смыслом жизни, который в служении великой стране. Было такое дело.

Бровеносец Потемкин

В октябре 1964 космонавты вернулись с орбиты, дни идут – а их в Кремле все еще торжественно не принимают. А была традиция. Каждый космонавт – всенародное событие. Куда делись?

О-па! Снимают Никитку. И «козмонавты» идут радостно по ковровой дорожке на Мавзолей докладывать свежей русской тройке: Брежнев, Косыгин, Подгорный.

Через полвека роль космонавтов перейдет ко взяткам. Со сменой начальника дела встают: все ждут, кому теперь заносить следует.

Народ скорее радовался. По слухам, традиционно заменяющим в России информацию, Хрущев на политбюро каялся, хотел остаться любой ценой, признавал волюнтаризм, обещал прислушиваться к партайгеноссен. Ан радостно выкинули. И приняли достойное, верное, ленинское решение: больше никогда не сосредоточивать всю власть в одних руках. Генсек отдельно, премьер отдельно, председатель Президиума Верховного Совета – отдельно. Надежный и покладистый партиец Брежнев, опытный крепкий хозяйственник Косыгин и квалифицированный бюрократ-делопроизводитель Подгорный. И они втроем стояли на Мавзолее, лучась демократизмом, справедливостью и дружелюбием друг к другу. А космонавты, как персонификация всенародной любви, встали между ними и вместе приветствовали страну.

Народ – он дурак, вечно ерничал мой приятель-однокашник Бобка Сидорков. После окончания университета мы все отправились кто куда, а Бобка стал преподавать в Академии дипломатии. Это я к тому, что народ радовался. Народ приветствовал мелкое свержение некоторого культа личности Хрущева, не соображая, что пребывает культ личности кресла – Дорогой Товарищ Генеральный Секретарь Любимой На Хрен Партии.

Но сначала новая метла недолго демонстрирует, что она умеет чисто мести и только о том и мечтает. Врет, помело с палкой!

1964–1965, первый год после снятия Хрущева, свобода стояла неслыханная. Народ аж ржал. У Райкина была реприза «Партбюрократ»: «Партия учит нас, что при нагревании газы расширяются». В телевизоре! Все балдели.

А потом, а потом, а потом посадили Даниэля и Синявского. За невинные, в сущности, книги, но опубликованные за бугром. В газетах скандально-патриотически освещался процесс над врагами. Виртуальный народ негодовал, реальный народ скорее плевал на это все, интеллигенция не могла поверить, что оттепель кончилась…

Старик Борщаговский, когда-то знаменитый «космополит № 1», с него, театрального критика, началась в прессе сталинская «борьба с космополитизмом», старик Борщаговский уже в глуховые годы брежневского конца говорил мне: «Миша, не было эпохи большего исторического оптимизма, чем начало шестидесятых. Народ искренне поверил в светлое будущее, оно было – вот!»

Исторический оптимизм народа напоролся на политический реализм Партии. Как «Титаник» на айсберг. Рваный борт уже скрежещет, а он все прет по инерции.

Шестидесятые – это перелом от веры и возможности – к безверию и невозможности. Совейский марксизьм-социализьм ортодоксировался. Не надо думать! Повторяй за Партией!

Облик правящего триумвирата изменился с незаметностью Чеширского кота, постепенно растаявшего в воздухе до состояния автономной улыбки. Глупо-готовная улыбка Подгорного исчезла первой, вместе с окружающей ее лысиной и остальными частями тела. Косыгин слинял, осел, посерел и стал малозаметным и безгласным. Их счастливые портреты исчезли из первых рядов демонстраций. Выражение наступательного восторга реинкарнировалось с хрущевских портретов на сменившие их брежневские. Плевать, чье изображение вставлять в оклад иконы! Партия, «ум, честь и совесть нашей эпохи», коллегиальным решением одаряла народ «дорогим товарищем». Во главе. И лично вам, дорогой. Под руководством нашего. Под мудрым руководством. Рапортуем вам. Обещаем вам. Клянемся.

За Леонидом Ильичом мы с полновесным кирпичом.

Полюбил я сгоряча Леонида Ильича.

С Леонидом Ильичом нам все преграды нипочем.

Все вперед к плечу плечом за Леонидом Ильичом.

Красавец-молдаванин.

А почему это мой бюст с женскими грудями. Это что, значит? Это аллегория. Левой грудью вы кормите страны социалистического лагеря. А правой? А правой – развивающиеся страны народной демократии. Да? Гм. А чем же я кормлю свой народ? Леонид Ильич, но ведь вы заказывали только бюст!

Черт. Ведь мы еще верили в коммунизм. Хотели верить. Еще Вознесенский писал поэму о Ленине (тоже внес вклад в Лениниану). Еще Евтушенко рубил воздух: «Если мы коммунизм построить хотим / трепачи на трибунах не требуются. / Коммунизм – это мой самый высший интим / а о самом интимном не треплются!»

В шестьдесят седьмом году ОАР (Объединенная Арабская Республика, Египет с Сирией, Насер главный) закрыла Акабский залив, решительно выдавила миротворцев ООН, затоварилась советским оружием и выпустила марки «Смерть Израилю» с ножом, воткнутым в карту. Израиль ударил первый, уничтожил египетскую авиацию, захватил Синайский полуостров и Голанские высоты. Шестидневная война закончилась разгромом армий Египта и Сирии. Учитывая пятидесятикратное превосходство арабов в территории, пятнадцатикратное в численности населения и четырех-семикратное в вооружениях и численности армий, наши друзья и союзники прогадили все.

Это весьма отразилось на настроениях советского общества. Газеты и лекторы говорили о гадстве израильских агрессоров. Что должно было резонировать традициям антисемитизма. Однако личико Насера воспринималось без комментариев как рожа противная. А то, что они побросали наше оружие, воспринималось с презрением. И вообще, когда маленький ловко и быстро бьет большого, это рождает невольную симпатию.

А в Израиле жили и воевали масса наших эмигрантов. В том числе ветераны Отечественной войны. А арабы во время войны сочувствовали Гитлеру. Но наши специалисты и инструкторы сейчас воюют вместе с арабами против евреев. Но арабы какие-то недоделанные.

Типичный анекдот эпохи: «Вы слышали? Вчера наши сбили семь наших самолетов!»

Постепенно включились «Три «не» относительно евреев: не принимать, не увольнять и не повышать», – утверждала молва.

Перелом эпохи – Пражская Весна-68. Поляризация общества. Большинство: «Иначе бы ФРГ туда ввела войска! Мы не могли позволить расколоть соцлагерь! Наши солдаты спали под танками, не отвечая на оскорбления!» Откуда информация? – из газет и лекций. Меньшинство: «Позор. Оккупанты. Какие свободы?.. Не будет никому социализма с человеческим лицом».

Появились политзаключенные – узники совести.

Стали бороться с политическими анекдотами.