Базар житейской суеты. Часть 4 - Уильям Теккерей

Послѣ этого уже ничего не стоило пріобрѣсть благосклонность маленькаго Джорджа и домашней прислуги. Горничная мистриссъ Эмми, какъ сказано, была всей душой привязана къ великодушному майору. Досадуя сначала на Ребекку, какъ на исключительную причину удаленія его изъ «Телячьей Головы», она вскорѣ потомъ примирилась съ мистриссъ Кроли, потому-что видѣла въ ней самую ревностную поклонницу и защитницу Вилльяма. И когда, послѣ вечернихъ собраній, обѣ миледи сидѣли въ будуарѣ, миссъ Пайнъ, расчесывая имъ волосы, всегда находила удобный случай ввернуть ласковое словечко въ пользу великодушнаго майора. Это заступничество никогда не сердило Амелію, и Ребекка, съ своей стороны, тѣмъ усерднѣе сочиняла панегирики изгнанному другу. Такое ходатайство возышѣло желанный успѣхъ. Она безпрестанно заставляла Джорджа писать къ нему письма съ неизбѣжными постскриптами, свидѣтельствовавшими искреннее почтеніе и преданность отъ его мамаши. И, странное дѣло: портретъ, висѣвшій на стѣнѣ, уже не смотрѣлъ на нее суровыми глазами, и не дѣлалъ больше никакихъ упрековъ.

Мистриссъ Эмми, если сказать правду, была не очень счастлива поослѣ своего геройскаго поступка. Она сдѣлалась разсѣянною, нервозною, молчаливою, и что всего страннѣе, въ ней обнаружилось желаніе нравиться, котораго, до той поры, никто не замѣчалъ въ скромной и робкой вдовѣ. Къ несчастію, однакожь, розы на ея щекахъ увидали съ каждымъ днемъ, и Амелія начала чувствовать разные болѣзненные припадки. Для развлеченія себя, она пробовала пѣть разныя пѣсенки, любимыя майоромъ, и между-прочимъ, одну изъ нихъ: «Einsam bin ich nicht allein». Это произведеніе Вебера, знакомое въ ту пору всѣмъ нѣжнымъ сердцамъ, свидѣтельствуетъ, конечно, нагляднымъ образомъ, что Frauen und Mädchen всегда умѣли пѣть и любить. Случалось однакожь, что, на самой серединѣ этой поэтической пѣсни, мистриссъ Эмми вдругъ вставала съ своего мѣста, и удалялась въ смежную комнату, вѣроятно затѣмъ, чтобы любоваться на портретъ своего покойнаго супруга.

Послѣ Доббина осталось нѣсколько книгъ съ собственіюручными его надписями на заглавныхъ листахъ; напримѣръ: нѣмецкій словарь, гдѣ на заглавномъ листѣ было изображено: «Вилльямъ Доббинъ, майоръ Трилльйоннаго полка», «Англійскій путеводитель въ чужихъ краяхъ» съ тѣмъ же начертаніемъ, и еще два или три волюма, составлявшихъ собственность майора. Эмми убрала ихъ въ одинъ изъ ящиковъ своего коммода, туда, гдѣ лежали ея булавочныя подушечки, рисовальный портфель, и подъ тѣмъ самымъ мѣстомъ, надъ которымъ возвышались миньятюры двухъ Джорджей. Замѣчателенъ еще вотъ какой фактъ: уѣзжая изъ Пумперниккеля, майоръ позабылъ свои перчатки въ гостинницѣ «Телячьей Головы»: Джорджинька, роясь однажды въ коммодѣ своей матери, отыскалъ ихъ въ одномъ изъ потаенныхъ ящиковъ, гдѣ онѣ лежали, сложенныя весьма бережно и красиво.

Эмми скучала, и отказалась почти отъ всякихъ обществъ. Главнѣйшимъ ея удовольствіемъ въ эти лѣтніе вечера было гулять съ Джорджинькой по окрестностямъ Пумперниккеля, между-тѣмъ, какъ Ребекка наслаждалась обществомъ Джозефа. Мать и сынъ всего чаще разсуждали о майорѣ, причемъ Амелія употребляла выраженія, вызывавшія невольную улыбку на лицѣ мальчика. Такъ она сказала ему, что майоръ Вилльямъ, по ея мнѣнію, самый благородный, великодушный, честный, самый храбрый и, вмѣстѣ, скромный джентльменъ, какихъ еще и не бывало. Въ другой разъ Амелія объявила сыну, что оба они всѣмъ своимъ благосостояніемъ одолжены предупредительной заботливости этого несравненнаго друга, и что было время, когда онъ одинъ только доставлялъ имъ средства къ существованію. Продолжая развивать эту тэму, мистриссъ Эмми намекнула, что майоръ всегда заботился о нихъ лучше всякаго родственника, обнаруживая притомъ рѣдкую деликатность въ своихъ поетупкахъ.

— Это я хорошо знаю, мамаша, замѣтилъ Джорджъ. Доббинъ не любитъ говорить о себѣ, хотя всѣ товарищи превозносятъ его до небесъ.

— Да и твой отецъ любилъ его больше всѣхъ, сказала Амелія. Они подружидись еще въ дѣтствѣ. Покойникъ часто разсказывалъ мнѣ, какъ Вилльямъ однажды защитилъ его отъ одного изъ своихъ товарищей. Съ той поры они никогда не разлучались до послѣдней минуты, когда отецъ твой былъ убитъ.

— Что жь? Доббинъ убилъ того человѣка, который убилъ моего отца? спросилъ Джорджъ. Убилъ, безъ всякаго сомнѣнія, или по крайней мѣрѣ, хотѣлъ убить, ужь это я знаю. Не такъ ли, мамаша? Вотъ дайте мнѣ только вырости и столкнуться съ этими Французами!..

Въ такихъ бесѣдахъ мать и сымъ проводили большую часть своихъ досуговъ. Безхитростная женщина сдѣлала мальчика повѣреннымъ всѣхъ своихъ тайнъ. Джорджинька былъ также другомъ Вилльяма, какъ и всѣ, имѣвшіе случай познакомиться съ нимъ покороче.

Чтобы не отстать отъ милаго друга въ изліяніи сердечныхъ ощущеній, мистриссъ Бекки повѣсила миньятюрчикъ въ своей собственной комнатѣ къ великому изумленію и потѣхѣ весьма многихъ особъ и къ душевному наслажденію самого оригинала, которымъ былъ не кто другой, какъ пріятель нашъ, Джозефъ Седли. При первомъ возобновленіи знакомства съ этимъ джентльменомъ Ребекка, явившаяся изъ «Слона» съ весьма незначительнымъ запасомъ узелковъ фантастическаго содержанія, отзывалась весьма часто съ большимъ уваженіемъ о своемъ багажѣ, оставленномъ въ Лейпцигѣ, откуда она ожидаетъ посылки со дня на день. Какъ скоро вы встрѣчаете путешественника, безпрестанно разсуждающаго о великолѣпіи его багажа, покинутаго тамъ-то и тамъ-то, будьте увѣрены, милостивые государи, что сей путешественникъ — шарлатанъ, который собирается водить васъ за носъ.

Но мистеръ Джой и скромная его сестрица не знали этой истины, основанной на многосложныхъ наблюденіяхъ человѣческой природы. Имъ не было, повидимому, никакого дѣла до всѣхъ этихъ сокровищъ, хранившихся въ невидимыхъ сундукахъ мистриссъ Бекки; но такъ-какъ въ настоящее время, костюмъ ея былъ довольно некрасивъ и совершенно истасканъ, то Амелія рѣшилась снабдить ее разнообразными запасами изъ своего собственнаго гардероба, и затѣмъ отправилась къ лучшей пумперниккельской модисткѣ, снабдившей Ребекку всѣми принадлежностями туалета. На ней, какъ вы можете представить, не было теперь изорванныхъ воротничковъ, и плечь ея не прикрывали болѣе полинялые шелковые платки.

Съ перемѣною жизни, мистриссъ Бекки измѣнила также бо льшую часть своихъ привычекъ. Она перестала румяниться, и уже не прибѣгала болѣе къ возбудительному средству, почерпаемому изъ разнокалиберныхъ бутылокъ. Только два или три разд, въ прекрасный лѣтній вечеръ, уступая неотвязнымъ просьбамъ Джоя, мистриссъ Бекки, въ отсутствіе своей подруги, гулявшей за городомъ, угощала себя спиртуознымъ напиткомъ въ чрезвычайно умѣренномъ количествѣ. Зато, съ водвореніемъ ея въ Телячьей Головѣ, каммердинеръ Джоя испортился въ-конецъ: этотъ каналья Киршъ почти не отрывался отъ бутылки, и случалось иной разъ, что онъ самъ приходилъ въ изумленіе, замѣчая, съ какой быстротою уменьшался коньякъ мистера Седли. Но все это вздоръ, конечно, и мы съ презрѣніемъ отвращаемся отъ этого предмета. При вступленіи въ благородное семейство, Бекки перестала, по крайней мѣрѣ въ большомъ котичествѣ, употреблять спиртуозные напитки.

Наконецъ багажъ изъ Лейпцига былъ привезенъ это, собственно говоря, были три крошечные сундучка, совершенно неблистательной наружности, и никто не замѣтилъ, какія сокровища вынимала оттуда мистриссъ Бекки. Мы даже не можемъ сказать навѣрное, было ли тамъ что-нибудь въ родѣ украшеній, принадлежащихъ къ женскому туалету. Извѣстно, впрочемъ, что въ одномъ сундукѣ хранилась шкатулка — та самая, которую разгромилъ нѣкогда бѣшеный Родонъ Кроли, приступившій къ ревизіи вещей и денегъ своей супруги, и въ шкатулкѣ — портретъ весьма замѣчательной работы. Бекки повѣсила его на гвоздикѣ въ своей комнатѣ, и поспѣшила отрекомендовать его мистеру Джою. То былъ портретъ джентльмена, нарисованный карандашомъ, за исключеніемъ лица, на которомъ сіяли самыя свѣжія розы. Джентльменъ выѣзжалъ на слонѣ изъ-за группы кокосовыхъ деревьевъ, и за нимъ, въ отдаленіи, на заднемъ планѣ, виднѣлась индійская пагода. То была восточная сцена.

— Ахъ, Боже мой, это мой портретъ! вскрикнулъ Джой при взглядѣ на миньятюръ.

Такъ точно, на портретѣ сіялъ самъ мистеръ Джой, молодой и прекрасный, въ нанковой курткѣ, фасона, употреблявшагося въ первыхъ годахъ девятнадцатаго вѣка. То была старая картина, висѣвшая нѣкогда на Россель-Скверѣ.