Пушкин. Бродский. Империя и судьба. Том 1. Драма великой страны - Яков Гордин

7 июня была распущена 1-я Государственная дума, и ставший через месяц главой правительства Столыпин получил огромные полномочия.

Отпрыск старого дворянского рода, восходящего к началу XVI века, рослый, красивый, с безукоризненными манерами, Столыпин достойно представлял тот достаточно редкий в тогдашней России тип политического деятеля, который, будучи искренне и бескорыстно преданным краеугольным ценностям империи, понимал необходимость ее реформирования.

Эта двойственность подхода к ситуации была и силой Столыпина, но и делала его уязвимым для критики справа и слева.

В стране был кровавый хаос. Видный деятель кадетской партии Маклаков писал в воспоминаниях:

«В июне произошли военные восстания в Свеаборге, Кронштадте, на крейсере “Память Азова”. ‹…› Индивидуальные же террористические акты были просто бесчисленны. ‹…› По официальным сведениям в 1906 году было убито 1588 человек».

12 августа 1906 года Николай II писал Столыпину:

«Непрекращающиеся покушения и убийства должностных лиц и ежедневные дерзкие грабежи приводят страну в состояние полной анархии. Не только занятие честным трудом, но даже сама жизнь людей находится в опасности. Манифестом 9 июля было объявлено, что никакого своеволия или беззакония допущено не будет, а ослушники закона будут приведены к подчинению царской воле. Теперь настала пора осуществить на деле сказанное в манифесте. ‹…› По-видимому, только исключительный закон, изданный на время, пока спокойствие не будет восстановлено, даст уверенность, что правительство приняло решительные меры, и успокоит всех».

Казни террористов и мятежников и так шли по всей империи. «Исключительный закон» увеличил их число. Отнюдь не являясь человеком кровожадным, Столыпин, выполняя царскую волю, железной рукой подавлял крамолу.

В тот день, когда в Зимнем дворце было подписано августейшее письмо, группа боевиков-максималистов, отколовшаяся от Боевой организации и стоявшая на еще более радикальных позициях, взорвала дачу Столыпина на Аптекарском острове. Погибло 27 человек, 32 человека были ранены, в том числе дочь и маленький сын премьер-министра. Сам Столыпин остался невредим.

Сила взрыва была такова, что тела погибших оказались разорваны на куски, а обломками стен, мебели, оконного стекла засыпало всю набережную перед дачей…

Столыпин неуклонно вел свою линию – спокойствие в стране необходимо для проведения реформ. Главным его замыслом была реформа аграрная. Он решился сказать вещи, актуальные для России и поныне:

«Правительство приняло на себя большую ответственность ‹…› оно ставило ставку не на убогих и пьяных, а на крепких и сильных. ‹…› Неужели не ясно, что кабала общины и гнет семейной собственности являются для 90 миллионов населения горькой неволею? Неужели забыто, что этот путь уже испробован, что колоссальный опыт опеки над громадной частью нашего населения потерпел уже громадную неудачу?»

Как некогда Сперанский, Столыпин пытался реформировать сразу многие стороны государственного устройства. Но Сперанскому не приходилось при этом военно-полевыми судами, расстрелами и виселицами обеспечивать хотя бы относительное спокойствие в стране.

Искреннее стремление сохранить монархию путем привлечения общества к управлению государством, и одновременно широкая и бескомпромиссная карательная деятельность – создавали некий мучительный парадокс.

Мощная попытка премьер-министра освободить крестьянскую инициативу, создать слой «крепких и сильных» собственников, которые стали бы стабилизирующим стержнем общества, вызывал ярость носителей федерального сознания, окружавших императора. И он постепенно поддавался их влиянию. Столыпин подавил революцию – к чему реформы?

Попытка Столыпина найти компромисс с кадетами и привлечь их в правительство была отвергнута Милюковым.

«Исключительный закон», уродливо преломлявшийся в действиях непосредственных исполнителей – губернаторов, полицейских чинов разного ранга, вершителей военно-полевого правосудия, – провоцировал озлобление оппозиции. Не говоря уже о том, что аграрная реформа Столыпина категорически противоречила общинной доктрине эсеров. Пугали и стремления премьера опереться на силы националистические.

К концу 1900-x годов выяснилось, что Столыпин и его курс, как некогда Сперанский и его реформы, целиком зависели от поддержки царя. Как в начале XIX века, так и через сто лет это оказалось ненадежной опорой.

В 1917 году, давая показания комиссии Временного правительства, лидер октябристов Гучков сказал:

«Столыпин умер политически задолго до своей физической смерти. ‹…› Влияния на ход государственных дел его лишили, а затем устранили физически».

Выстрел метавшегося между революционерами и охранкой Богрова был отголоском убийственной не только для планов Столыпина, но и для судьбы России интриги, развернувшейся в Зимнем дворце.

Один из близких сотрудников смертельно раненного 1 сентября 1911 года реформатора и усмирителя свидетельствовал:

«Через несколько месяцев после смерти Столыпина главный военный прокурор вызвал к себе зятя Столыпина Б. И. Бока и сказал ему, что главным виновником смерти Столыпина является Курлов, по инициативе которого было совершено покушение. Вместе с тем тот же главный прокурор сказал Боку, что по распоряжению государя дело о Курлове было прекращено».

Генерал Курлов был начальником охраны императора. Насколько достоверны эти сведения, сказать трудно.

Ясно другое – спасать Россию во все времена было тяжело и опасно.

Герои поражения

Глубоко заблуждаются те, кто думает, что в политике здравый смысл, логика и ясность представлений о происходящем дают перевес над противником. Политика – сфера парадоксов, и тактические победы в ней часто одерживают путаники и фантазеры.

Философ, а в то время фронтовой артиллерийский офицер, Федор Степун рассказал в мемуарах о выступлении Ленина на заседании Всероссийского совета рабочих и солдатских депутатов в 1917 году:

«Содержание ленинской речи произвело на всех присутствующих, не исключая и некоторых большевиков, впечатление какой-то грандиозной нелепицы. Тем не менее его выступление всех напрягло и захватило. ‹…› Ленину с большим ораторским подъемом и искренним нравственным негодованием возражал сам Керенский. С легкостью разбив детски-примитивные положения Ленина, он все же не уничтожил громадного впечатления от речи своего противника».

Фантомы, поднимавшиеся из глубин российского бытия, победоносно противостояли рациональной государственной мысли. Это было тем более удивительно, что после манифеста 17 октября 1905 года в стране появилась возможность политической деятельности европейского типа.

Одним из тех, кто стремительно вышел на политическую арену после манифеста, был Александр Иванович Гучков.

Человек с замашками гвардейского бретера пушкинских времен, Гучков происходил из купеческой семьи и отнюдь этого не стеснялся.

«Я не только сын купца, но и внук крестьянина, который из крепостных людей выбился в люди своим трудолюбием и своим упорством», – заявлял он, выступая в Государственной думе.

Он, правда, был не внуком, а правнуком крепостного, но это не принципиально. От предков-старообрядцев Александр Иванович унаследовал несгибаемый характер, а от матери-француженки – пылкость темперамента и стремительность поступков. К тому моменту, когда, вдохновившись императорским манифестом 17 октября, декларировавшим небывалые до того в России свободы и, в частности, создание представительного органа – Думы, – Гучков с присущей ему энергией и целеустремленностью организовал политическую партию октябристов, он имел уже всероссийскую репутацию человека сколь незаурядного, столь и неожиданного.

Он пробовал себя – и с успехом! – на гражданской службе, на выборных должностях, но темперамент и честолюбие требовали другого. Он был необычайно легок на подъем и абсолютно бесстрашен. Очень не любивший Гучкова Сергей Юльевич Витте признал сквозь зубы:

«Гучков – любитель сильных ощущений и человек храбрый».

Витте имел основания характеризовать Александра Ивановича, ибо тот некоторое время служил под его началом – казачьим офицером в охранной страже Китайско-Восточной железной дороге в Маньчжурии. Витте уволил Гучкова после того, как тот, сочтя себя оскорбленным одним из инженеров, вызвал того на дуэль и за отказ драться дал обидчику пощечину.

Потеряв в 1899 году службу в Маньчжурии, Александр Иванович отправился на следующий год в Южную Африку, сражался на стороне буров против англичан, был ранен в ногу (хромота осталась на всю жизнь), попал в плен. По свидетельству очевидцев, в англо-бурской войне Гучков проявил себя не просто храбрецом, но храбрецом отчаянным. Его неудержимо тянуло туда, где можно было рисковать головой. В 1903 году он бросается на Балканы, балансировавшие на грани войны.