Четыре четверти страха - Максим Вячеславович Никитин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
С помощью смерти можно совершить многое. Именно поэтому многие в данный момент мертвы. Многие, кроме тебя. Ты в ближайшее время не умрешь. Я просто оставлю тебя здесь навсегда.
Глаза Василисы распахнулись еще шире. Некоторое время мы просто молчали.
– Ты будешь держать меня здесь, как профессора Рэма Эрстмана? – наконец спросила она.
– Типа того, – отвечаю я. – Я не мог его убить сразу. У Эрстмана просто было то, что мне нужно. Он был лечащим врачом Эдуарда и Дмитрия Самойловых. А мне, как только что закончившему медицинский университет, не отдали бы такой сложный случай просто потому, что старик захлебнулся бы в ванне. Даже невзирая на факт, что я был лучшим его учеником.
Ну что же… Одно убийство связало четырех человек, так, может быть, парочка убийств свяжут одного? Пришлось играть. Пришлось фантазировать. Пришлось изобретать серийных убийц, которые начали терроризировать город.
Это был феерический спектакль. Естественно, никто до определенного времени не догадался, что это был всего лишь один-единственный человек, ведь и поведение, и внутренние потребности у них были разные.
Больше всего мне нравился «Судья». Он реально позволял мне раскрыться. Плюс ко всему можно было почерпнуть много нового о различных видах казней. К убийству, предположим, ведьмы нужно же было готовиться. Читать об инквизиции, обрядах, заклинаниях и так далее.
Но самое главное – ощущение правого дела. Я ведь действительно делал этот мир лучше. Все эти гадалки-шарлатанки, проститутки, наркоманы, гомосексуалисты действительно были бы казнены буквально пару сотен лет назад. Тогда это было приемлемо, тогда это было нормой. Так почему же это неприемлемо сегодня?
«Измайловский влюбленный» меня просто бесил. Нет абсолютно никакого удовольствия совокупляться с неподвижным и ничем тебе не отвечающим женским телом. Это были практически секс-куклы. Живые секс-куклы. Однако и в этом был какой-то свой мазохистский кайф.
«Ювелир» – это вообще полный псих, но удовлетворяющий человеческую потребность в коллекционировании и жажде наживы. Человеческую, но не мою. Все украшения жертв сейчас зарыты в Сокольниках в Ляминском проезде на глубину буквально десяти сантиметров. В идеале скоро их должны будут найти. Должны и найдут! Но это в итоге ничего не даст, так как все эти важные улики кто-нибудь, снедаемый корыстью, присвоит себе. И одна за другой все эти улики будут растасканы по ломбардам, подругам, любовницам.
И вот все эти три «монстра», постоянно посылая записки, сообщения, угрозы, раскаяния и откровения Рэму Константиновичу, довели профессора Эрстмана до смирительной рубашки. Чему, конечно, поспособствовал и я, начинающий врач-психиатр, ученик вышеобозначенного профессора. Он потом, конечно же, догадался обо всем и, насколько я понял, даже пытался рассказать об этом. Но в это время к нему уже относились как к пациенту. А Дмитрий и Эдуард были всецело мои.
Я улыбнулся и продолжил:
– Эрстман жил под полным моим контролем. Я не хотел его убивать. Это был простодушный честный старикан.
Он, конечно, пытался связаться с кем-нибудь из внешнего мира, так или иначе попавшим в клинику, но эти попытки мною жестко пресекались. Чтобы он слегка успокоился, да и просто ради смеха, я решил познакомить вас и пригласил в клинику тебя, чтобы выполнить кое-какую работу. Фото для книги некоего неизвестного тебе писателя. «Сирены»! Интригующее название для книжки про психушку…
Жалко, что такой книги нет! Было бы забавно.
Вот и ты так же быстро попалась на крючок. Ваша переписка с Эрстманом… Она давала ложную надежду моему наставнику и отвлекала твои мысли от того, что в действительности происходило вокруг тебя. Сбивала со следа.
Но вот когда Эрстман попросил о встрече с «племянницей», в роли которой должна была быть ты, тут пришлось все резко оборвать.
– Зачем тебе были нужны Эдуард и Дмитрий? – Василиса посмотрела на ремни, которыми была привязана к кровати.
– Чтобы убить их, – говорю я, не сдерживаюсь и провожу большим пальцем правой руки по щеке Василисы. – Чтобы убить именно так, как я хотел. Убить, не прикоснувшись ни к одному из них.
Кстати, никто из братьев очень долго не хотел рассказывать о том, что произошло в котловане. Ни одному врачу, ни одному следователю – никому не удалось вытащить из них это воспоминание. Никому, кроме меня. Ведь я видел все собственными глазами.
У Эдуарда были крепко вправлены мозги, поэтому его я оставил на потом. А вот из Дмитрия мне все же удалось вытянуть правду.
Тут я все обдумал и знал, как буду действовать дальше. Я заставил Диму мучиться, уговаривая ничего никому не рассказывать, чтобы не навредить брату.
Потом, как в поварской книге, постепенно доводим чувство вины до кипения, и вот он уже сам просит подсказать ему способ легко уйти из жизни. Понимаешь? Он сам! Я могу заставить человека исчезнуть, не прибегая к ножу или топору.
Итак, Дима просит о смерти, и я соглашаюсь, но, естественно, только с засекреченного номера, под каким-то псевдонимом, через какой-нибудь мессенджер. Я же не могу рисковать своим положением, своей карьерой и прочим. Дима принимает и делает все как нужно.
Знаешь, какой псевдоним я выбрал?
Василиса замотала головой из стороны в сторону.
– Даниель Гевиссен, – говорю я. – Знаешь почему?
Василиса снова мотает головой. Хочется ее придушить.
– В переводе Даниель означает «Бог мой судья», или «божественный», или «справедливый человек». А Гевиссен в переводе с немецкого – совесть.
Но ничего не кольнуло у Эдуарда в голове, как, впрочем, сейчас и у тебя. Я это знал, поэтому приготовил более доступную цепочку. Я записал на ноутбук Дмитрия специальную подборку статей и еще кое-какую информацию для Эдуарда. Как я и ожидал, она сыграла свою роль. Эдуард сложил два и два. Пара дней напряженной мысли, небольшая помощь Даниеля – и вот на сцену выходит… барабанная дробь… Илья Пахомов.
Я опять не выдерживаю и провожу большим пальцем по губам Василисы. Мне хочется засунуть палец глубоко ей в рот, но я сдерживаюсь.
– Хотя на самом деле, – продолжаю я, – Илья был с нами еще раньше, хотя я этого не планировал. Это вы сами. Илья был с нами с того момента,
