Наследник - Марк Арен

следы прежних времен, когда здесь были выпасы, луга и пашни. В траве угадывались остатки дорог, кое-где торчал одинокий столб, по неведомой причине не спиленный на дрова в холодную зиму. На склонах холмов, на берегах реки темнели развалины, оставшиеся от деревень, но порой попадались и почти нетронутые разрухой избы и даже дома с остатками кровли. Здесь когда-то жили и работали люди. Нельзя сказать, что они процветали даже в лучшие годы. Но жили, рожали, растили детей. А теперь все опустело. И молодые здоровые мужики вместо того, чтобы поднимать эту землю из запустения, уходят в монахи. «Умирают для тех, кто остался в миру», – как выразился игумен в беседе с Катей.

Она вернулась в Петербург с каким-то новым настроением. Впрочем, это настроение зародилось в ней еще там, в Париже, когда она услышала в трубке голос Михаила. «Все кончено, – подумала она тогда. – Пройтись по улице, держась за руки. Просто в глаза посмотреть, молча, без слов… Даже такая малость, и та не для нас. Мы никогда не будем вместе».

Дарья сказала, что у Кати обычная весенняя депрессия, и поделилась таблетками. Но таблетки не помогли. Конечно, они добавили ей энергии, она стала везде успевать, она могла читать лекцию несколько часов подряд без перерыва, могла целыми днями ходить по магазинам, выставкам и концертам, и все это без малейшей усталости. Вот и весна пролетела, и пришли белые ночи, но в душе у Кати все еще стояла стылая, промозглая зима. Ничто не согревало ее. И короткая встреча в Париже теперь казалась яркой и обжигающей, как вспышка праздничного салюта прямо над головой. «Я была счастлива тогда эти два часа, что мы шли от церкви к Тюильри, – думала она. – Да, это было счастье. Настоящее счастье. Почему мы способны его распознать только спустя много дней? Почему тогда я не кинулась ему на шею и не закричала, что никуда его не отпущу? Если б я тогда затащила его к себе, если б позволила ему… Да что там! Если бы он мне позволил сделать то, что я бы обязательно сделала даже без его позволения! Дура! Если б я не отпустила его тогда, с ним бы ничего не случилось. А теперь его нет. Его нет для меня. Значит, и меня нет. Ни для кого».

Приняв решение, она всегда спешила его исполнить, а не ждать подходящего момента.

Для начала она обошла все любимые храмы – Никольский, Владимирский, Казанский, – а напоследок решила еще и поставить свечку перед заветной иконой Св. Николая в небольшой церкви в районе Морского порта. Когда-то в детстве они ходили туда с мамой и молились об отце, ушедшем в дальний поход. Эту церковь посещали жены моряков, свято верившие, что именно эта темная и неприметная икона Чудотворца надежно сохранит их мужей и поможет вернуться живыми на берег.

Катя давно не была здесь, и ее неприятно поразили перемены, произошедшие на этой окраине города. Портовая дорога отгородилась от берегов речки Екатерингофки высокой бетонной стеной. По одну ее сторону высились здания портовых офисов и гостиниц. На другой стороне доживали свой век кварталы городской бедноты. Там возле развалин старого автопарка высилась часовня с покосившимся крестом и зеленели купола церквушки.

Возле церкви Катя увидела милицейский автобус. Стражи порядка проводили зачистку от пасущихся на паперти нищих. Проходя мимо него, Катя невольно задержала взгляд на зарешеченных окнах, за которыми мелькали помятые лица бомжей. И вдруг увидела знакомое лицо. Небритый старик перехватил ее взгляд и тут же отвернулся, прикрываясь рукавом драного пиджака. Но она успела узнать его. То был ее школьный учитель, Анатолий… Как же его по отчеству? Анатолий… Александрович! Да, учитель физики! Как весело проходили его уроки! Кате живо вспомнилось огромное красное яблоко, которое он принес на урок о земном притяжении. Яблоко, портрет Ньютона, (он называл его «сэр Исаак Ньютон»), формула «эф равно а эм»… Все это моментально всплыло в ее памяти. И тут же погасло, смытое обжигающей волною стыда. Как же такое могло получиться? Как получилось, что она, не самая лучшая ученица, живет в комфорте и сытости, а прекрасный учитель, которого все так любили и ценили, этот замечательный и достойный человек христарадничает за кусок хлеба? И теперь его вместе с бродягами и мошенниками отвезут куда-то в каталажку, а Катя, чистенькая и сытая, отправится в аэропорт, чтобы VIP-классом улететь за границу, и ей все будут улыбаться, чуть ли не в ножки кланяться, а его будут оскорблять и даже, может, поколотят…

Да, он, как принято считать, сам во всем виноват. Он не смог приспособиться к изменчивой жизни. Не вписался в реформы. Точнее, приспособился, но не так, как Катя. Он, как выразился один из идолов перестройки, – «социальный мусор», и место ему на помойке истории. Она все же вошла в церковь и поставила свечку, но благодатного мира в ее душе уже не было.

Бросив все дела, Катя улетела сначала в Загреб к подруге. Вместе с ней на ее машине поехала в Триест с частыми остановками, чтобы полюбоваться особо яркими видами. Раннее лето на Адриатике – что может быть красивее? В Триесте, сбежав от наружки, она села на теплоход, идущий в Венецию. И уже оттуда из аэропорта Марко Поло улетела в Афины. Позже, когда все устроится, она обязательно позвонит папе. Но сейчас он мог ей сильно помешать.

Едва выйдя из самолета, она принялась звонить Михаилу, моля о том, чтобы у того не изменился номер.

– Здравствуйте, Аристотель, вы по-прежнему назойливы и бесцеремонны? Или в вашей жизни произошли перемены? Пожалуйста, не держите меня в неведении, а то я могу совершить поступки, которые могут быть неверно истолкованы…

Она была слишком возбуждена и говорила, не в силах остановиться. Он только выдохнул:

– Где вы?

– Недалеко. Я звоню только, чтобы узнать, живы ли вы. В прошлый раз вы меня сильно напугали.

– Я слышу голос диктора. Вы в «Эллинико»? Вы прилетели?!

Катя спросила у соседки по очереди на стоянке такси:

– Как называется этот аэропорт?

– «Эллинико», – удивленно ответила та.

– Я все понял, – прозвучал голос Михаила в трубке. – Берите такси, отправляйтесь в порт. Знаете, чтобы не плутать, идите сразу к нашему пирсу. Я буду примерно через два часа. Вам придется подождать. У меня не самолет, а всего лишь катер.

– Про самолет могли бы не напоминать, – сказала она. – Злой, назойливый, бесцеремонный и злой.

– «Злой» уже было.

– Злой, злой, злой! – повторила она и дала отбой.

Два часа –