Конец детства (сборник) - Джон Кристофер

Однако мысли вихрем проносились в голове, неотступные воспоминания сковывали его длинной цепью.

Даже серые, холодные стены темницы вызывали в нем тысячу противоречивых чувств, напоминая о бесконечных днях, всегда одинаковых и всегда таких различных, с переходами от надежды к отчаянью. И все-таки откуда-то снова выползала надежда, слабая и нелепая. А он опять безжалостно загонял ее в самый дальний угол. Он боялся дать ей хоть малейшую поблажку.

Дальше и дальше по полутемному коридору; он — впереди, наедине со своими мыслями, а сзади — ритмичные шаги стражников. И опять мысли. Замкнутый круг, из которого не отыскать выхода.

Суд. Речь казенного защитника. Взгляды людей в зале, колющие тебя, как острые иглы, тяжелые, как удары молота.

— Я требую для подсудимого смертной казни.

Дальше, все дальше по бесконечному коридору, в котором гулко отдается каждый шаг. Но вот впереди он увидел дверь. Его дверь. Коридор кончается, наступает конец всему.

До скорой встречи, Корнивал, Дженкинс, Скарон, сборище подлецов, палачи мои и правосудия. Еще немного, и я стану для вас недосягаем.

Они вошли. В центре крохотной комнаты мрачно чернела металлическая койка. Тусклый свет ламп, голые серые стены. Провода, подведенные к койке. Он спокойно лег на нее, позволил прикрепить к голове и к запястьям металлические зажимы. Скарон включил контрольный прибор, и комната наполнилась мерным гулом.

Он неподвижно смотрел в потолок, но отчетливо представлял себе каждое движение Скарона. Сейчас он опустит рычаг. Только бы в последний миг не оборвался контакт.

— Ну, что же ты медлишь, Скарон, тебе не надоело меня мучить? Нажми на рычаг, подонок.

Скарон медленно опустил рычаг.

Теперь все, подумал Атан.

Он бросил торжествующий взгляд на Корнивала, и в то же мгновение вокруг все померкло.

Могучая волна понесла его в океан небытия. Но еще успела мелькнуть мысль: “Вы мучили меня три года. Но придумать еще большую пытку уже не в вашей власти. Вам не удастся отравить мне не только жизнь, но и смерть. Последнее желание смертника — священно. И вам придется его выполнить”.

Наука способна творить чудеса. Она уже творит чудеса.

Когда системе надо устранить человека, ей неважно, как он умрет. Главное, чтобы он исчез. И вот он уже в безбрежной пустоте. Корнивал, тюрьма, судьи бесконечно далеки от него. На металлической койке лежала теперь бестелесная оболочка. Его мозг плыл в кромешной тьме, навстречу своему новому пристанищу. Кого волнует, как умрет Старрен Атан? Важно, что упорядоченный мир наживы наконец избавится от него.

Цель уже близка. Он почувствовал, что мозг его проникает в новое тело. В тело другого человека, в обличье которого ему суждено принять смерть.

Ему остается лишь умереть, как умирают Великие. Это последнее его желание палачи не могли не исполнить.

Трансфузия удалась, в этом он был уверен. И снова в мозгу вспыхнула неистребимая надежда, и он уже не в силах был ее подавить. Могли же его палачи ошибиться в расчетах. Они выполнили его последнее желание, перенесли его мозг в тело другого человека, зная, что этот человек обречен на смерть.

Но и они не застрахованы от ошибок. Тело человека, в которое проник его мозг, ослабело от долгих лет вынужденной бездеятельности и болезней… Этот человек видел, как одна за другой рушатся его мечты и надежды, и он не мог не желать смерти.

Но мозг Атана жаждал жизни. Быть может, неимоверным усилием воли он преодолеет непроницаемый барьер безнадежности, вдохнет энергию в усталое, измученное тело. И тогда он вернет к жизни этого человека, ставшего его вторым “я”. Но для этого ему придется изменить ход истории. Что ж, он готов к борьбе.

Едва он адаптировался в новом теле, как его пронзила адская боль. Тот человек угасал, он был в агонии. Атан напряг всю свою волю.

Нет, он бессилен. Ничто уже не вернет жизненную энергию этому потерявшему надежду, разочарованному человеку. Его палачи не ошиблись, их расчеты были точны. Они знали, что он, Атан, не в состоянии выиграть этот последний поединок с роком.

Снова на него “девятым валом” обрушилась боль. Он даже не вскрикнул, у него и на это не оставалось больше сил. И вместе с последними ускользающими силами медленно ускользала и надежда. И все-таки он может умереть Великим.

С неимоверным напряжением он открыл глаза. И хотя люди вокруг виделись ему словно в тумане, он их узнал.

У его изголовья стояли все, о ком упоминали исторические хроники.

Врач-корсиканец Антонмарки, генерал Бертран, камергер Маршан, аббат Виньяти. А чуть поодаль маленькая Бертран плакала, уткнувшись лицом в одеяло.

Теперь все, конец.

Он закрыл глаза, испытывая горчайшее чувство тоски. Антонмарки поднял голову.

— Наполеон умер, — сказал он.

Василий ГОЛОВАЧЕВ

НАД МИРОМ

1

Снегопад кончился, и притихший лес медленно обрел глубину и четкость, словно фотография в растворе проявителя. Тишина, завладевшая лесом, перестала быть глухой, неприветливой и настороженной, вернулось первозданное, торжественное, выразительное и чарующее безмолвие заснеженной тайги, не нарушаемое ни одним звуком. Белое и серо-коричневое с редкими пятнами седой зелени… Белое — снег и небо, серо-коричневое — сбросившие листву деревья, зеленое — сосны и ели. И еще машины передвижной радиостанции и домики оперативного поста управления комплексной научно-исследовательской экспедиции. И все же главным цветом был белый…

Ивашура оглянулся. Километрах в пятнадцати над лесом вставала угрюмая черно-голубая громада Башни диаметром около двенадцати километров, вершина которой тонула в облаках. Стены Башни были голубыми, а черными — ряды окон и пятен, ниш и разломов, провалов и трещин. Дикое, непонятное, неизвестно как возникшее на месте паучьего шатра колоссальное строение, непрерывно растущее вширь и не разрушающееся при этом…

В одной из темных брешей в стене Башни загорелся вдруг пронзительно-зеленый огонек, и тотчас же где-то взвыла сирена тревоги, разбив тишину на тысячи отголосков: огонек означал появление блуждающего источника радиации.

Ивашура вздохнул и зашагал по глубокому снегу мимо остывающего вездехода к одному из домиков-вагончиков, из трубы которого тянулась струйка дыма.

Раздевшись в крохотной прихожей, он вошел в центральную комнату домика. В комнате было тепло, пахло сосновыми поленьями, дымом и сбежавшим молоком. У стола, застеленного коричневой клеенкой, сидели несколько человек, среди них Михаил Рузаев, Сурен Гаспарян, директор Центра Богаев и только что прибывшие на вездеходе полковник государственной безопасности Одинцов Мартын Сергеевич, молодой, поджарый, с пристальным взглядом внимательных карих глаз, и заместитель председателя Верховного Совета Старостин Николай Николаевич, большой, рыхлый, страдающий одышкой.