Герои, почитание героев и героическое в истории - Карлейль Томас

Мы не можем также слишком осуждать сказанные им слова Кромвеля, которые представлялись столь заслуживающими порицания: «Если бы в сражении мне пришлось столкнуться с королем, я бы убил его». А почему нет? Он говорил эти слова людям, которые перед любым стоящим над ними чувствовали себя как перед королем. Они поставили на карту больше, чем собственную жизнь. Пусть парламент обращается к нам с официальными призывами сражаться «за короля», мы уже не в состоянии понять их. Для нас это не дилетантское дело, прилизанная канцелярщина, а нечто простое и суровое, как смерть и истина. Поэтому они поднялись на эту войну, ужасную, смертоносную войну, человек выступил против человека с обжигающим мужеством – адский элемент, заключенный в человеке, вырвался наружу, чтобы попытаться сделать это! Итак, дело было сделано; произошло то, что должно было произойти. Успехи Кромвеля, на мой взгляд, являются вполне естественным делом! Он оставался невредим в борьбе, поэтому успехи были неизбежным следствием. Подобный человек, с глазом, который провидит, сердцем, которое дерзает, должен был продвигаться все вперед и вперед. Он шел от одного поста к другому, от одной победы к другой, пока хантингдонский фермер не стал, – называйте его новое положение каким вам угодно именем, – сильнейшим человеком, признанным всею Англиею, действительным королем Англии, – все это не требует для своего объяснения никакой магии!

Целый народ, как и отдельный человек, представляет поистине печальное зрелище, когда скептицизм, дилетантизм, неискренность разъедают его существование, он не узнает искренности, хотя и смотрит на нее. Какое другое проклятие в нашем мире, да и во всяком ином, может сравниться с этой по-своему фатальной губительностью? Сердце перестает биться, глаз перестает видеть. Весь остающийся еще ум перерождается в лисий ум.

Если в такую пору среди людей и появится истинный вождь, то это принесет мало пользы: люди не узнают его, хотя они и будут смотреть на него. Они спросят презрительно: так вот каков ваш вождь? Герою приходится попусту растрачивать свои героические силы, так как он встречает бессмысленное противодействие со стороны недостойных; и он не может совершить многого. По отношению к себе лично он ведет, конечно, героическую жизнь, что составляет многое, составляет все; но по отношению к миру он не дает почти ничего. Дикая, грубая искренность, исходящая непосредственно из самой природы, не особенно склонна к разным самооправдательным ответам. На нашем ярмарочном судилище, знающем лишь мелкие долги, над ним издеваются как над лицемером. Лисий ум «разоблачает» его. Ибо все, чего ваш Нокс, Кромвель, герой, стоящий тысячи людей, может добиться, это спор, затягивающийся на два столетия, спор о том, был ли он даже человеком. Величайший дар, ниспосланный Богом нашей земле, презрительно отметается прочь. Чудодейственный талисман превращается в негодную, из накладного серебра, монету, которую лавки не хотят принять даже за обыкновенную гинею.

Как плачевно все это! Но подобное положение вещей, говорю я, не может продолжаться вечно и должно измениться к лучшему. Пока же оно не изменится, хотя бы в незначительной степени, ничего не изменится. «Разоблачать шарлатанов»? Конечно, разоблачайте, ради самого неба; но умейте также отличать людей, которым следует верить. Пока вы не умеете узнавать их, что значит все ваше знание? Как станете вы хотя бы только «разоблачать»? Ибо лисья проницательность, считающая самое себя знанием и принимающаяся затем «разоблачать», сильно заблуждается. Действительно, обманутых людей немало; но из всех обманутых тот становится в самое фатальное положение, кто живет под непозволительным страхом быть обманутым. Мир существует, бесспорно. Следовательно, мир заключает в себе известную истину или иначе он не существовал бы! Сначала узнайте, в чем состоит эта истина, и затем уже разбирайтесь, что есть ложного. Да, только узнавши первое, приступайте ко второму.

«Уметь узнавать людей, которым следует верить», увы, как мы еще далеки от этого. Только искренний человек может распознать действительную искренность. Нужен не только герой, но и мир, достойный его, который не представлял бы одной сплошной массы слуг; в противном случае герой пройдет почти бесследно для мира! Да, мы еще очень далеки от подобного состояния; но оно должно настать; благодаря Богу оно, видимо, уже наступает. Пока же оно не настало, что видим мы? Баллотировочные ящики, голосования, французские революции!.. Что, если мы представляем собой слуг и не признаем героя, хотя и смотрим на него, к чему тогда все это? Вот героический Кромвель: он на продолжении ста пятидесяти лет не может получить ни одного голоса в свою пользу. Не удивляйтесь: неискренний, неверующий мир представляет естественное достояние шарлатана и отца всех шарлатанов и шарлатанства! При таком условии возможны лишь одни бедствия, смуты и всякие неправды. При посредстве баллотировочного ящика мы можем изменить только внешние формы нашего шарлатана, но сущность его остается неизменной. Мир, состоящий из слуг, и должен быть управляем призрачным героем, в котором все величие исчерпывается нарядом. Одним словом, одно из двух: или мы должны научиться узнавать истинных героев и вождей, когда смотрим на них, или, в противном случае, нами неизменно навеки будут управлять негероические люди. А будут ли шары ударяться о дно баллотировочных ящиков на каждом перекрестке или нет – это вовсе не поможет делу.

Бедный Кромвель, великий Кромвель! Незаконченный, неотчеканенный, так сказать, пророк; пророк, который не умел говорить. Неотесанный, смятенный, пытающийся высказаться всей глубиной своей дикой души, со всей своею дикой искренностью! И как странно он смотрится среди всех этих элегантных, утонченных маленьких Фолклендов, дидактических Чиллингуортсов, дипломатических Кларендонов152! Присмотритесь поближе к нему. Снаружи – хаотическая смятенность, призраки, черти, нервозные мечтания, почти полубезумие. Загляните, однако, в самое сердце: какая светлая, непреклонная энергия работает там! В своем роде хаотический человек; но луч чистого звездного света и огня как бы прорезывает эту атмосферу беспредельной ипохондрии, этот бесформенный мрак потемок! И однако, несмотря на всю ипохондрию, разве Кромвель не являет собою истинного человеческого величия? Глубина и нежность его диких привязанностей; симпатия, с какой он относился ко всему, прозорливость, с какой он стремился проникнуть в самое сердце вещей, мастерство, с каким он старался управлять ходом вещей, – вот какова была его ипохондрия. Несчастья этого человека, как и всегда бывает, проистекали из его величия. Сэмюэл Джонсон – человек подобного же сорта, человек, пораженный скорбью, полупомешанный. Необъятная, как мир, атмосфера печального мрака окутывала его со всех сторон. Такова характерная особенность человека-пророка, человека, всеми силами своей души воззрившегося и борющегося за то, чтобы видеть действительное положение вещей.

Таким же образом я объясняю себе и общепризнанную неясность речей Кромвеля. Для него самого внутренний смысл его слов был ясен, как солнце. Но ему недоставало материальных ресурсов, слов, чтобы облечь этот смысл в определенные формы. Он жил молчальником; великое несказанное море мысли окружало его во все дни существования. Благодаря своему образу жизни он не испытывал сильных побуждений называть эти мысли, высказываться. При громадной силе, которую он обнаруживает в своей проницательности и деятельности, я не сомневаюсь, он мог бы также научиться писать книги и говорить достаточно плавно. Ведь он совершал дела потруднее, чем написание книг. Люди подобного рода способны выполнить мужественно все, за что бы им ни пришлось взяться. Ум человека заключается не в том, чтобы уметь говорить и делать логические выкладки, а в том, чтобы видеть и убеждаться. Мужество, геройство – это вовсе не красиво говорящая, непорочная аккуратность; это прежде всего доблесть, отвага и способность делать. Такой способностью, составляющей основу всякой деятельности, и был именно одарен Кромвель.