Время Культуры - Ирина Исааковна Чайковская

передача на СВОБО ДЕ, где я слышала выступление режиссера, показавшегося мне тонким и своеобразным ценителем Мандельштама, знающим его наизусть от и до.

И я продолжила смотреть фильм. Не могу сказать, что он мне понравился, все же такой темп просмотра не по мне. Но местами я чуть не вскрикивала от находок режиссера, от чудесных видов Италии и Армении, от точности подобранных цитат, шепотов, образов. Я поняла (так ли?), что режиссер отталкивался от стихотворения «Жил Александр Герцевич, еврейский музыкант», чья судьба стала для него «матрицей» судьбы поэта.

Это ему было суждено «вороньей шубою» на вешалке висеть. Вот откуда стая ворон вокруг поэта, оттуда же шуба из вороньих перьев, в которой он пытается согреться зимой, оттуда же «вешалка» в виде веревки-удавки на шее, которую носит кукла Мандельштама.

Конец и фильма, и композиции совпал — неотправленное письмо Надежды Мандельштам, обращенное к мужу в лагерь. Оба раза нельзя было удержаться от слез, письмо пронимает, особенно то место, где Надежда Яковлевна пишет: «Я не успела тебе сказать, как я тебя люблю. Я не умею сказать и сейчас. Я только говорю: тебе, тебе… Ты всегда со мной, и я — дикая и злая, которая никогда не умела просто заплакать, — я плачу, я плачу, я плачу».

Скажу еще, что прекрасно понимаю, почему режиссер пригласил для озвучивания Мандельштама актера Сухорукова, но согласиться с этим выбором не могу, во всяком случае, временами мне безумно хотелось, чтобы стихи читал кто-то другой.

Поразилась, что в «сталинских» стихах звучит «тараканьи смеются глазища», а не «усища», как было привычно. Заглянула в текст — и убедилась, что последний рекомендованный вариант именно такой. Жаль.

Прошла юбилейная дата, но поэт Осип Мандельштам с нами, как и мы с ним.

«Осиянные дни» Ивана Бунина

05.11.15

22 октября 2015 года исполнилось 145 лет со дня рождения Ивана Алексеевича Бунина, гордости российской словесности, к тому же Нобелевского лауреата. Четыре вечера на канале КУЛЬТУРА с 19 по 23 октября нам показывали документальный фильм «Две жизни, две судьбы Ивана Бунина» (2013, режиссер Максим Палашенко), автором и ведущим которого была литературовед и литературный критик, замредактора журнала ЗНАМЯ Наталья Иванова.

Все четыре фильма были насыщены материалом, фотографиями, натурными кадрами и хроникой. Наталья Иванова с помощью замечательных помощни-ков-чтецов, актеров Бориса Романова и Любови Толкалиной, уместила жизнь Ивана Алексеевича в рамки четырех 25-минутных серий.

Фильм, естественно, навел на размышления об этой жизни.

Но прежде чем поделиться ими с читателем, скажу о том, что меня бесконечно гнетет. В известиях прозвучала новость, что арестована директор Украинской библиотеки в Москве, что в библиотеке прошли обыски и изъяты «русофобские» книги. Арест директора библиотеки, предъявление ей политического обвинения… Такого мы еще не проходили…

Иван Бунин

Или нет, было. Помнится, во времена Грибоедова кое-кто, затем попавший в его бессмертную комедию — какой точный эпитет! — считал, что, чтобы «зло пресечь» (под «злом» подразумевается свободомыслие, вольтерьянство), следует «забрать все книги бы да сжечь».

Еще один персонаж из той же не стареющей в нашем отечестве трагической «комедии», надеялся на появление циркуляра для лицеев, школ, гимназий, где отныне будут учить только маршировке, «а книги сохранят так: для больших оказий».

И что же получается? Сбывается мечта мракобесов!

Не столь давно сроки давали за хранение тамиздата и самиздата. Могли арестовать за хранение книги Пастернака, Солженицына, героя моей колонки Бунина…

Вера Муромцева

Еще раньше, при Сталине, арестовывали авторов — за стихи, за прозу, за мысли…

Теперь ответчиками признаны библиотеки и их руководители. А ведь так можно напугать бедных библиотекарей до того, что они изымут со своих полок всю украинскую литературу, а заодно и всю западную. Мало ли, какие мысли в эти книги могли затесаться, вдруг «русофобские»?

Стыдно, позорно и очень-очень грустно.

Вера и Иван Бунины

Недавно писала рецензию на книгу Владимира Тальми «Полный круг…», где в частности рассказано об его аресте в 1948 году, в начале Холодной войны, и предъявлении обвинения в измене родине и шпионаже. Одним из доказательств служила найденная у него на квартире книжка «перебежчика» Виктора Кравченко «Я выбрал свободу». Но эту книжку он как переводчик в послевоенной англо-американской зоне оккупации Берлина был обязан прочитать по должности.

Правда, если исходить из советских обыкновений, чтобы осуждать «зловредность» произведения, читать его совсем не обязательно. «Я Пастернака не читал, но осуждаю» — вот типичная формула, навязанная властями «населению». Кушайте только то, что мы вам дозволяем.

И на фоне этого — совсем противоположный пример. Цикл книг «Русские в Грузии», издаваемых в Тбилиси, несмотря на российско-грузинскую войну, на охлаждение отношений на государственном уровне… Значит, можно и так?

Но продолжу о Бунине. Не хочется говорить о той катастрофе, свидетелем коей он стал и которую описал в «Окаянных днях», прочитанных нами не столь давно — по вышеизложенным обстоятельствам. А вот об «осиянных днях», о его несравненном таланте, о русском языке, которым не начитаешься, сказать хочется. Нобеля писатель получил «За строгое мастерство, с которым он развивает традиции русской классической прозы».

В числе «предшественников» особо стоит упомянуть земляка Тургенева. Обратила внимание на то, как оба знают русский XVIII век, как органично вплетают историю дворянских родов, древние предания в свое повествование.

У Тургенева русская древность живет в «Пунине и Бабурине»; в «Дворянском гнезде». У Бунина — в «Чистом понедельнике; «Балладе»… Оба писателя — свои в деревне; в лесу; в поле, оба охотники. Только Тургенев охотится с собакой и пешком, Бунин же участник конной охоты…

Галина Кузнецова

Знание крестьянской жизни у обоих очень «вещественное».

Они точно называют мужской и женский крестьянский наряд, точно его описывают. Открываю «Антоновские яблоки» — тут и «замашная рубаха»; и «портки» и «несокрушимые сапоги с подковками».

А уж как Бунин описывает крестьянское угощенье! Вот он обедает в людской с работниками — «горячими картошками и черным хлебом с крупной сырой солью…»

Вспоминаю; что; когда мы с сестрой; девочками; вместе с детским хором были в Париже; старые русские эмигранты с любопытством нас спрашивали; едят ли у нас по-прежнему черный хлеб и гречневую кашу. Сейчас думаю; что лучше той еды из детства; когда в воскресенье варилась картошка; и все ели ее с черным хлебом и солью или с селедкой — и нет ничего.