Плексус - Генри Миллер

Затем он добавил кое-что, повергшее меня в совершенное изумление, – настолько не похоже это было на Джорджа Маршалла.

– Пойми, Ген, – сказал он, – это как раз по твоей части – индийцу по вкусу талия, прогибающаяся под тяжестью сисек и ляжек, ему нравятся пышные, обтекаемые формы, волна плоти, вздымающаяся, когда движение пробегает по телу женщины. Героизм и непристойность не более важны в существовании Вселенной, нежели пара дерущихся или спаривающихся насекомых в лесной чащобе. Все это вещи одного порядка.

Он опять озорно подмигнул мне, перекосив щеку и глаз – прием, который меня терроризировал.

– Улавливаешь, Ген? Старый запал вышел, нужно искать свежую кровь. С годами мы не становимся моложе, и откалывать прежние коленца с прежним кайфом и прытью, увы, не удается. Когда начнется война, я, пожалуй, пойду в артиллерию.

– Какая война, Джордж?

Он ответил:

– Нет, хватит с меня этого раскачивания на трапеции.

Члены клуба один за другим выныривали из клозета. Никогда еще не видел я таких изможденных, усталых, потрепанных жизнью мужиков. «Он прав, – подумал я про себя, – нам нужна свежая кровь».

Без лишних слов они заняли свои места за столом, головы их поникли, как венчики увядших цветов. У некоторых был такой вид, будто они все еще не могут выйти из транса. Джордж Гиффорд жевал веточку сельдерея – живое воплощение старого козла, недоставало лишь бороды. Да и честная компания в целом не слишком радовала взгляд.

Молоток застучал по столу, и заседание возобновилось.

– Проснувшиеся да услышат! – Джордж Маршалл начал свою речь строгим безапелляционным тоном. – Когда-то вы именовали себя «мыслителями». Вы сплотились, дабы образовать анклав выдающихся умов, знаменитое Общество Ксеркса. Имею честь заявить, что вы недостойны более быть членами тайного общества. Вас поразила энтропия. Некоторые из вас только кажутся живыми. Через минуту я поставлю на голосование вопрос о роспуске нашей организации. Но сначала я должен сказать пару теплых слов Чарли Рейли, нашему старому президенту. – Для вящей убедительности он нанес столу еще несколько сокрушительных ударов молотком. – Ты не спишь, несчастная жаба? Я с тобой говорю! А ну, сядь прямей! Застегни ширинку! Теперь слушай!.. Учитывая твои былые заслуги, отсылаю тебя обратно в Белый дом, где тебе предстоит отбывать еще один четырехлетний срок, если тебя переизберут. Как только заседание закончится, я хочу, чтобы ты влез обратно в свои полосатые штанишки и визитку и чтоб духу твоего здесь не было! С твоими мозгами только министерством обороны руководить. И помалкивать с умным видом. Ты уволен, низложен, дискредитирован! – Тут он чуть понизил голос, повернув голову ко мне. – Ну? Как у меня получилось, Ген? Все по Хойлу, да? – Он еще больше понизил голос и, выпаливая слова на ужасающей скорости из отверстия в уголке рта, зашептал: – А это – специально для тебя… Человек не волен изменить своей конечной судьбы, смысл которой в неизбежном возвращении к бессознательному и бесформенному.

Он поднялся из-за стола и потащил меня за собой на кухню. Там нас встретила дымовая завеса.

– Как я уже говорил, мы приготовили тебе небольшой сюрприз. – Он разогнал дым руками.

По обе стороны стола сидели Мона и то таинственное существо с длинными черными волосами, которое я видел на фотографии.

– Что это? – вырвалось у меня.

– Это? Твоя жена с другом. Сладкая парочка.

– А где Хелен?

– Отбыла обратно в Токио. Мы используем подмены. – Он больно ткнул меня локтем и криво подмигнул, опять перекосив лицо.

– Через минуту здесь будет Кромвель, – сказал он. – За все это можешь его благодарить.

Увлеченные игрой в карты, Мона и ее партнер на нас даже не взглянули. Оба откровенно веселились. Странное длинноволосое существо, очевидно, было двуполым: тонкие черные усики и красивая выпуклая грудь, вельветовые брюки с золотым галуном по шву. Экзотичное до кончиков ногтей. Время от времени они игриво покалывали друг друга тонкой иглой.

– Образцовая парочка, – отметил я. – В самый раз для Хеймаркета.

– Оставь это Кромвелю, – сказал Джордж Маршалл, – это все его проделки.

Не успел он произнести имя, как в дверь постучали.

– Он, – сказал Джордж Маршалл. – Легок на помине.

Дверь тихо, словно на скрытой пружине, открылась. Вошел человек с окровавленной повязкой на черепе. Нет, это был не Кромвель, это был Сумасшедший Шелдон. Я издал сдавленный крик и отключился.

Когда я очнулся, Шелдон сидел за столом и раздавал карты. Он снял повязку. Из маленького черного отверстия в затылке тоненьким ручейком била сбегавшая по воротнику и спине кровь.

Я вновь почувствовал приближение обморока. Ощутив мое замешательство, Джордж Маршалл вынул из нагрудного кармана небольшую стеклянную пробку и вставил ее в пулевое отверстие; исход крови остановился. А Шелдон принялся весело насвистывать. Это была польская колыбельная. Время от времени он обрывал мелодию, сплевывал на пол, после чего, чередуя свист с пением, возобновлял ее, напевая так мягко и нежно, словно был матерью, баюкающей на груди ребенка. Вдосталь попев и посвистев, поплевав во всех направлениях, Шелдон перешел на иврит, отбрасывая голову назад и вперед, подвывая, то и дело срываясь на фальцет, плач, молитву. В какой-то момент внезапно сменив регистр, разразился низким басом, от мощи которого задрожали стены. Так продолжалось довольно долго. Одним словом, Шелдон вел себя как одержимый. Неожиданно он запел в третьем регистре, и его голос приобрел особый металлический тембр, словно выкрикивался из легких, вымощенных тонким листовым железом. Теперь он оглашал своды пением на идиш, чередуя застольную мелодию с проклятиями и ругательствами: «Die Hutzulies, farbrent soln sei wern… Die Merder, geharget soln sei wern… Die Gonzlonem, unzinden soln sei sich…»[72] Скоро все заглушил пронзительный визг: «Fonie-ganef, a miese meshine of sei!»[73] Чуть позже, не переставая что-то выкрикивать с пеной у рта, он поднялся на ноги и бешено завертелся, подобно дервишу. «Cossaken! Cossaken!»[74] – повторял он снова и снова, стуча ногой в пол и изрыгая изо рта сгустки крови. Чуть замедлив движение, он сунул руку в задний карман брюк и вынул миниатюрный ножичек с перламутровой ручкой. И завертелся еще быстрее и быстрее, крича: «Cossaken! Hutzulies! Gozlonem! Merder! Fonie-ganelf!» – и коля себя ножом по всему телу – в руки, в ноги, в живот, в глаза, нос, уши, рот, пока не превратился в сплошную кровоточащую массу. Внезапно остановился, схватил обеих женщин за горло и принялся колотить их головами друг о друга – безостановочно, словно это были кокосовые орехи; затем расстегнул рубашку, поднял к губам полицейский свисток и засвистел так, что стены кухни содрогнулись, как в ознобе. Почти сразу же вслед за этим десять членов Общества Ксеркса ринулись через дверь на кухню, и, по мере того как они врывались внутрь, Шелдон косил их одного за другим из вдруг оказавшегося у него в руках автомата, истошно вопя: «А miese meshine of sei… Hutzulies, Gozlonem, Merder, Сossaken!»

Остались в живых и тяжело дышали только Джордж Маршалл и я. Парализованные, мы стояли, прижавшись спиной к стене, бессильно ожидая своей очереди. Перешагивая через трупы, как через стволы поваленных деревьев, Шелдон медленно приближался к нам, в правой руке держа наперевес оружие, а левой расстегивая ширинку.

– Молитесь, грязные псы! – ругался он по-польски. – Это ваш последний шанс помолиться. Молитесь, пока я буду ссать на вас, и да превратятся в кровавую жижу ваши гнилые сердца! Зовите на помощь вашего папу и вашу Пресвятую Марию! Зовите этого обманщика Иисуса Христа! Убийцы будут gescheissen[75]. Как вы воняете, грязные гои! Настал ваш последний пердеж!

И он обдал нас дымящейся красной мочой, въедающейся в кожу, как кислота. Едва закончив, он в упор выстрелил в Джорджа Маршалла, тело которого осело на пол, как мешок с дерьмом.

Я поднял руку, приготовившись крикнуть: «Не надо!» Но Шелдон уже стрелял. Падая, я заржал как лошадь. Я видел, как он поднял ногу и со всей силы ударил ботинком мне в лицо. Я скатился на бок. Я знал: это конец.

7

Несколько дней не мог я прийти в себя от этого кошмара. Каким-то непостижимым образом он подействовал и на Мону тоже, хотя о своем сне я ничего ей не рассказывал. Совершенно беспричинно мы впадали в глубокое уныние, нас снедала необъяснимая тревога. После того как Шелдон предстал мне во сне в столь зловещем виде, мне не терпелось встретиться с ним наяву, но он никак не давал о себе знать. Вместо этого мы получили почтовую открытку от О’Мары, в которой он сообщал, что обитает сейчас неподалеку от Эшвилла, переживающего настоящий бум. Как только дела его пойдут в гору, он непременно пригласит нас присоединиться к нему.

От скуки Мона подыскала себе другую работу в Виллидже – на этот раз в сомнительном заведении под названием «Голубой попугай». От Тони Маурера, своего нового обожателя, она узнала, что в город со дня на день приезжает миллионер из Милуоки.