Тьма в хрустальной туфельке - Дж. Дж. Харвуд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Девушка отчаянно хотела вернуться, но руки у неё дрожали, даже когда она просто пыталась сесть ровно, а кости в ногах кто-то словно заменил ниточками, такими они казались слабыми. Как же она сумеет добраться до Мэйфера и обратно?
Элеонора утёрла глаза. Медленно она достала письмо и с шелестом развернула.
«Моя дорогая Элеонора!
Я пишу эти несколько строк в спешке, так мало мне дали времени, и знаю, что этих слов никогда не хватит. Любовь моя, у меня печальные известия. Я уговорил отца устроить для тебя комфортную жизнь, но взамен он требует, чтобы я с тобой больше никогда не увиделся. Разве я мог выбрать что-то иное, кроме твоего комфорта и безопасности?
Если бы я только знал, что отец организовал твой отъезд прямо сегодня вечером, я бы осыпал тебя цветами и драгоценностями. Но воспоминания о нашем времени вместе – ярче любого алмаза. Знать, что ты в безопасности, что о тебе хорошо заботятся, – лучший бальзам на сердце любого мужчины. Моя дорогая девочка, я всегда буду думать о тебе, но умоляю, не думай обо мне. Не хочу, чтобы ты пролила хоть слезинку по этому безнадёжно влюблённому дураку.
Всегда любящий тебя,
Чарльз».
Прикованная к постели, Элеонора кипела. Бесси кормила её пищей для больных – кашей, куриным бульоном и крепким говяжьим отваром. Эту пищу Элеонора когда-то пыталась приготовить для матери, когда та лежала в постели, задыхаясь от кашля. Запахи вернули девушку в детство, когда ей было девять, и она пыталась дотянуться до плиты, но сил не хватало, чтобы снять сковороду с огня. Элеоноре хотелось швырнуть такой обед в стену, но хуже всего – именно такая пища ей и требовалась.
Морфий остался в Гранборо, и Элеонора поняла, насколько слабой стала без него. Январь перетёк в февраль, но по её коже всё ещё пробегали мурашки, а пульс трепыхался, словно птица в клетке. Она умоляла Бесси, чтобы та приносила ей журналы, газеты и дешёвые бульварные романы, и старалась сосредоточиться на приключениях Джека Прыгуна и Дика Терпина[36], листая страницы дрожащими вспотевшими пальцами. Бумага была дешёвой и тонкой, но Элеонора нуждалась в своём щите.
Если б в её распоряжении не было этих брошюрок, оставалось бы только раз за разом перечитывать письмо Чарльза. Плакала она лишь поначалу, а когда перечитала – то была взбешена настолько, что чуть не разорвала письмо на клочки. Мистер Пембрук солгал своему сыну, позволил Чарльзу поверить, что домик для Элеоноры был его собственной идеей, и заставил Чарльза променять собственное счастье на это. Разве не достаточно, что она променяла своё?
Элеонора попыталась успокоиться. Она ведь могла и нарушить обещание. Пара месяцев, чтобы убедить мистера Пембрука, что всё забыто… а потом она снова сможет найти Чарльза. Ну а до тех пор она сделает из себя настоящую леди.
Это оказалось труднее, чем она думала. Глаза Элеоноры распахивались каждое утро в пять, и она испытывала странное чувство вины, просто сидя в кресле. Но теперь, когда еду не выхватывали из рук, когда больше не приходилось подносить и бегать по поручениям, все добродетели, которым научила её миссис Пембрук, понемногу вернулись. Манеры леди уже были при ней – теперь нужны были только деньги.
Триста фунтов мистера Пембрука покроют аренду дома и предметы первой необходимости, но этого недостаточно. Рабочие отказались чинить крышу особняка Гранборо в кредит, и раз уж сведения о его долгах разлетелись среди торговцев – долги эти, наверное, были весьма значительными. Пособие на следующий месяц могло и не поступить, а без денег Элеонора не могла помочь Ифе покинуть особняк. Нужно было найти другой источник дохода.
И тогда она обратилась к записной книжке миссис Пембрук. Элеонора написала по каждому знакомому адресу. Нет, конечно же, она не просила денег напрямую – это было бы слишком дешёвым приёмом, – но писала, что надеется на удовольствие возобновить знакомство, и писала это целую дюжину раз лучшим своим почерком. Это были скользкие бесхарактерные письма, и девушка ненавидела себя за то, что писала их, но Элеонора должна была суметь выплачивать Ифе столько же, сколько та получала в Гранборо, а достойного способа заработать так много у неё не было. Только состоятельный покровитель мог предоставить такие средства, а Элеонора могла бы встретиться с такими людьми, лишь пресмыкаясь посредством пера и чернил, сгладив всю свою резкость, притворяясь, что никогда даже не видела ведёрка с углём. Она станет прелестным, идеальным созданием, ведь другого выбора у неё не было.
И она не станет загадывать желание. Черноглазая больше не получит от неё крови.
Конечно же, найти покровителя было бы легче, если б её навещали соседи. Но Элеонора не сумела вспомнить, когда в последний раз разговаривала с кем-то кроме прислуги и лавочника. Бесси едва ли можно было назвать компаньонкой: она покидала дом при любой возможности, а когда оставалась здесь, то работала. Элеонора даже писем не получала – ей оставалось писать только Чарльзу, но его отец запретил это.
Как же она скучала по тому, как смягчался взгляд Чарльза при виде её, по тому, как он шептал её имя и тайно улыбался. Иногда ей снилось, что они сбежали вместе, и Чарльз сидел рядом, и их ребёнок рос. А потом девушка просыпалась, и горе пульсировало внутри, как старая рана.
Задняя дверь отворилась – Бесси вернулась домой.
Элеонора поднялась, отчаянно нуждаясь хоть в чьей-нибудь компании, чтобы только отвлечься от мыслей о Чарльзе.
Бесси закрыла за собой дверь, напевая, и сделала несколько шагов по коридору, а потом вдруг остановилась. Элеонора услышала шелест бумаги.
«Нет!» – Элеонора вспыхнула. Бесси не посмеет!
Девушка вылетела из гостиной. Бесси как раз сунула руку в корзину для писем, но вздрогнула и обернулась, рассыпав письма по полу коридора.
– И что это ты делаешь, Бесси? – рявкнула Элеонора.
На Бесси по-прежнему была шаль, и служанка, аккуратно накинув её на руку, ответила:
– Проверяю ваши письма, мисс.
Девушка вздрогнула:
– Так ты признаёшь, что читаешь мою переписку?
– Ну конечно, – в голосе Бесси не было ни намёка на чувство вины. – За это мне и платят.
– Тебе платят не за это, – резко ответила Элеонора. – Ты же моя служанка! Ты здесь, чтобы готовить и убираться, и всё! Как ты смеешь так
