Афганец. Лучшие романы о воинах-интернационалистах - Андрей Дышев

— Я к вам вот, собственно говоря, по какому вопросу. Нас интересуют подробности гибели группы сержанта Шарыгина. Вы, как свидетель, могли бы многое рассказать.

— Свидетелем я не был, — медленно ответил Нестеров, не сводя глаз с лица следователя. — А все, что знал, уже написал в рапорте начальнику штаба.

Следователь закивал головой:

— Все верно… Но меня интересуют еще кое-какие сведения. Я хочу понять, почему группа Шарыгина оказалась так далеко от основных сил роты.

— Вы спрашивали об этом Воблина?

— Спрашивал. Он сказал, что вы за что-то недолюбливали сержанта и часто ставили ему слишком рискованные задачи.

— Подонок…

— Аккуратнее с выражениями, лейтенант!

— Задачу сержанту ставил не я, а Воблин… — сказал Нестеров.

— Воблин? — усмехнулся следователь. — Начальник штаба батальона обычно командует батальоном, а не отделением. Ответственность за действия своих подчиненных несете вы, а не начальник штаба.

— И все же Шарыгину приказывал Воблин.

— Хорошо, допустим. Но кто это может подтвердить?

— Сейчас уже никто.

— В каком смысле?

— Бойцы, которые получали от Воблина задачу, погибли вместе с Шарыгиным.

— То есть живых свидетелей нет?

— Нет.

— И вы по-прежнему утверждаете, что группа Шарыгина оказалась в отрыве от роты по вине Воблина?

— Да, по вине этого подонка.

Следователь резко поднял голову. Ручка замерла в его пальцах.

— А откуда вы знаете, что конкретно поручил Воблин Шарыгину?

— Воблин поставил меня в известность.

— Вы не пытались ему возразить?

— Приказы не обсуждаются. А невыполнение приказа в боевой обстановке грозит судом военного трибунала.

— А за что вы недолюбливали сержанта? Я собрал на него характеристики — от командира роты, от секретаря комсомольской организации, поговорил с сослуживцами. Все характеристики безупречны. Шарыгин — прекрасный товарищ, смелый и мужественный боец. Что вы с ним не поделили?

«Знает?» — думал Нестеров, вглядываясь в пытливые глаза следователя.

— Что вы от меня хотите? — спросил он.

— Выявить меру ответственности каждого офицера батальона за неоправданно высокие потери.

— Да, — ответил Нестеров. — Я виноват. Виноват в том, что не застрелил Воблина. Виноват, что разрешил Шарыгину оторваться от роты. Виноват, что не развернул свой взвод на сто восемьдесят и не повел его домой, на родину.

— Это все патетика, Нестеров! — строго заметил следователь. — Мы выполняем в Демократической Республике Афганистан интернациональный долг. Вы офицер, который присягал своей Родине…

— Это тоже патетика.

— Ну, хорошо, — после недолгой паузы произнес следователь. Он склонился над блокнотом и что-то пометил в нем ручкой. — Давайте вернемся к операции. Вы вели переговоры с группой Шарыгина?

— Нет, это было невозможно — особенности рельефа.

Следователь искренне удивился:

— Как же? Выходит, группа была отпущена на произвол судьбы? И вы, командир взвода, даже не контролировали передвижение ваших подчиненных? Даже не организовали взаимодействие?

— Я ничего не мог сделать. Я сам был отпущен на произвол судьбы.

— То есть в боевой обстановке вы не смогли хладнокровно и правильно оценить ситуацию и принять правильное решение?

— Можно вопрос: а вы когда-нибудь на войне были?

— У меня другие обязанности, лейтенант! — вдруг резко повысил голос следователь. — Не надо корчить из себя героя! Вы не герой, вы преступник! По вашей вине, из-за вашей трусости погибли люди!

Нестеров нервно глотнул и закрыл глаза.

— Я понимаю, — несколько смягчился следователь. — Это тяжело осознавать. Потому я данной мне властью хочу разобраться во всех деталях и точно определить меру вины каждого офицера. Не беспокойтесь, и Воблин, и Звягин, и Вартанян ответят за все свои ошибки и промахи. Все ответят. Все…

Потом Нестеров увидел Ашота.

— Тебя скоро выписывают, а выглядишь ты неважно, — озабоченно сказал Вартанян и присел на краешек койки.

— Ашот, — тихо сказал Нестеров. — Как ты думаешь, я виновен в смерти Шарыгина?

— Что?! — возопил Вартанян, вскакивая на ноги. — Тебя ненароком не в голову ранило?

— А вот убеди меня в том, что я не виновен.

— Нестеров, голубчик! Что с тобой происходит? Откуда такие дикие мысли?

— Сам не знаю, — ответил Нестеров, отворачиваясь в сторону. — Я просто так спросил… Собственно, я сам все знаю…

Вартанян дырявил баночки с соком кончиком пули, сопел, кряхтел, искоса поглядывая на Нестерова.

— Не нравишься ты мне в последнее время, — буркнул он. — Ирину за что обидел? Я как начну о тебе спрашивать, так она сразу в слезы.

— Я не хочу о ней говорить, Ашот.

Вартанян покачал головой, прошелся по комнате, перекидывая из руки в руку пустую баночку.

— Я догадываюсь, почему не хочешь.

— Ну и догадывайся себе в одиночестве. А меня оставь в покое.

— Ты, дружище, все-таки выкинь дурные мысли из головы. И почаще оглядывайся, чтобы увидеть тех, кто стоит рядом с тобой. А то ненароком можно локтем толкнуть. Рядом с нами ведь близкие нам люди стоят. Те, кто нуждается в нашем тепле, нашей защите. Но мы их зачастую не замечаем. Смотрим только вперед…

Он нахлобучил на себя шапку и подошел к двери. Там остановился, повернулся:

— Ирина — очень хорошая девушка. Чудо, а не девушка. У нее добрая душа. И мне кажется, что она тебя любит.

— Что? — вскрикнул Нестеров и так дернулся на койке, что едва не вырвал торчащую в руке иглу капельницы. — Любит меня? Да она спала с Шарыгиным накануне выезда! Я сам видел ее с ним!

— Не сходи с ума…

— В женском модуле, в ее комнате!

— Да врешь…

— Она — почти голая, обнимала сержанта! У меня на глазах!

— Да не верю!

— Не веришь, тогда пошел вон!

Нестеров рухнул на подушку и закрыл глаза.

Вартанян молча вышел.

Не прошло и минуты, как дверь палаты с треском распахнулась и вбежала Ирина. Она замерла рядом с койкой Нестерова. Глаза ее были полны слез.

— Дурак! — сказала она. — Кретин. Тупица… Что ты видел? Ну что ты видел?! Шарыгина видел в моей комнате?! Да, все верно! Это я попросила его, чтобы он разбудил меня, если вас поднимут по тревоге. Я очень боялась, что ты уедешь на войну, не простившись со мной. А мне надо было успеть сказать тебе… сказать тебе, что я…

Ирина прижала ладонь к губам, покачала головой. Ее глаза были полны слез.

— И Шарыгин пришел ко мне. Да! Я дала ему с собой в дорогу шоколадных конфет. Мы несколько минут говорили о тебе. Если бы ты слышал, как тепло он отзывался о тебе! Он называл тебя своим кумиром, образцом для подражания. Он боготворил тебя! Он так хотел быть на тебя похожим… И я тоже сказала сержанту, что… очень хорошо к тебе отношусь, что… В этом мы с ним оказались единомышленниками, друзьями. И я попросила Шарыгина, чтобы он берег тебя. И он пообещал, он поклялся…

Ирина вдруг разрыдалась и выбежала из палаты.

Глава 8

Через два месяца Нестерова выписали из госпиталя. Ему дали отпуск по ранению. Очень хотелось в Волгоград — домой, к родителям, и все же сначала он поехал на Брянщину.

Он шел по разбитой дороге, чувствуя хмельное головокружение от пахнущего весной воздуха. Нарочно со шлепком ставил промокшие сапоги в заполненные талой водой рытвины, в поток распутицы, чтобы хрустящая, как подмоченный сахар, грязь выпрыгивала из-под ног в разные стороны. И в душе у него была огромная и упругая пустота, ни мыслей, ни желаний, и только маленькой точкой давала о себе знать рана — как будто посветлело после продолжительной и тяжелой грозы, но дождь еще дрожал в воздухе, сыпался сверху тихой мягкой росой.

Потом он ехал на трясущейся телеге и смотрел, как старик, согласившийся его подвезти, подхлестывал мокрым обрывком пеньковой веревки худую лошаденку.

— Командир! А-а, командир!

Нестеров не слушал старика. Он, как соскучившийся по другу мальчишка, мысленно разговаривал с Шарыгиным, который словно вел его к себе домой. Они, уставшие, мокрые, падали с разбегу в потемневший снег, вставали, не отряхиваясь, и потом всем телом, с поднятыми руками, валились на черную скирду соломы. Шарыгин все торопил, не давая перевести дух, тянул лейтенанта за рукав и ступал по этой земле так, будто она вращалась под ним с бешеной скоростью, будто она улетала, а он держался на ней своим чудодейственным притяжением.

— Вот застенчивый ты человек, командир!

Все вокруг было его, Шарыгина. И этот снег, обжигающий до боли, до красноты пальцы, и эти тяжелые скирды, похожие на огромных, заснувших стоя лошадей, и этот незнакомый разговорчивый старик со своей худой клячей. Все окружавшее сейчас Нестерова излучало в огромных количествах такое знакомое чувство, которое всегда испытывали люди, общаясь с добрыми и приветливыми людьми.