Афганец. Лучшие романы о воинах-интернационалистах - Андрей Дышев

Высококвалифицированный врач с усердием мял спину тучному мужчине, который растекся по топчану. Он был красным, словно только что вышел из парной, и безостановочно кряхтел.

— Дверь закрывай! — крикнул мне Борис.

Я сел на табурет и несколько минут ждал, пока тучный мужчина не закончит предаваться лечебному и прочему массажу.

— Как водичка? — спросил он меня, повязывая на шею вафельное полотенце. — Или ты не купался?

Я признался, что сегодня решил довольствоваться только дождем. Мужчина громко рассмеялся, натянул на лысину резиновую шапочку и как был — в одних плавках — вышел на улицу.

— Что ты с ним сделал? — спросил я у Бориса и многозначительно почесал голову.

— Из военного санатория, — махнул рукой Борис. — Пусть плавает. Он каждый год в это время приезжает… А что это с твоим фейсом?

— Есть хочу.

— Понятно. У меня в холодильнике тоже продукты шаром ломятся. Могу предложить долбарезнуть спиртяшки… Вас ист лос? Мы пьем только коньячок? — Борис вздохнул и почесал грудь. — А я вот пью спиртяшку, потому что мне его поставляют бесплатно… Послушай, а ты не можешь мне объяснить, зачем на спасательной станции спирт?

— Он легче воды, поэтому всплывает на поверхность, — ответил я.

— А я, дурак, голову ломаю! — всплеснул руками Борис.

— Как она тебя нашла?

— Очень просто. Зашла сюда, в кабинет. Я в это время одну дамочку месил. Естественно, мы узнали друг друга и едва не кинулись во взаимные объятия… Послушай, Кирюша, я что-то не то сделал? Не надо было давать ей ключи?

— Ты сделал все правильно. — Я сел на топчан и снял шляпу.

— Тогда чего ты маешься, чего душу терзаешь? Любит она тебя, любит!

— С чего ты взял?

Борис снисходительно посмотрел на меня, поднял бутылку со спиртом до уровня глаз и тоненькой струйкой наполнил мензурку.

— С чего я взял! — передразнил он меня. — И ты спрашиваешь об этом старого и многоопытного кота? У нее же на фейсе все написано. Причем крупными русскими буквами… Поверь мне, дружище, эта дамочка втюрилась в тебя без памяти… Ну, с богом!

Он перелил содержимое мензурки в широко раскрытый рот, сделал страшное лицо, не закрывая рта, кинулся к холодильнику, но там и в самом деле продукты шаром ломились, и тогда Борис занюхал кулаком.

— Есть другая сторона медали, — продолжал он, но уже осипшим голосом. — Это если ты к ней индифферентен, а она к тебе клеится. Тогда, — он развел руками, — тогда прими мои соболезнования. Влюбленная женщина — опаснее зверя. Она не знает преград и ничего не боится.

— Ты совсем ее не знаешь, а так уверенно говоришь о ее чувствах, — сказал я.

— Опыт не купишь. И не пропьешь, — умозаключил Борис и, прищурившись, перенес взгляд на бутылку.

— А если она все-таки лукавит?

— Не исключено. Как, впрочем, и то, что эту бутыль я сегодня высушу. — Он повернулся ко мне: — Ну и что с того, что лукавит? Женщина, которая не лукавит, не способна на самопожертвование во имя любви. Лукавство для любящей вумэн — все равно что военная хитрость для боевого генерала. Усек?

— Усек, — ответил я, замечая, что немного повеселел, как часто бывало после общения с Борисом.

— Ну, раз усек, то топай к своей симпатяге и доводи ваши отношения до степени вопиющей гармонии.

В это время из холодной и ревущей темноты вернулся щедротелый мужчина, раскрасневшийся еще больше, и в кабинете сразу стало тесно.

— Вот это водичка! — восклицал он. — Это я понимаю! Рекомендую, — он покачал передо мной пальцем. — Ну что, шеф, продолжим? — И придавил своим телом топчан, отчего тот жалобно заскрипел.

— Борис, я, возможно, скоро улечу в Таджикистан. По довольно важному делу, — сказал я.

Высококвалифицированный врач уже пыхтел над клиентом и, не оборачиваясь, кивнул:

— Добро. Лети.

— На всякий случай я запишу имя и фамилию девушки. — Я склонился над столом. — И город. Душанбе… Хорошо? Я должен вернуться недели через две.

— Давай, давай!

— Это так, на всякий случай. Мало ли что.

— Йес! О’кей! Вери гуд! В холодильник положи.

— Что положить?

— Да записку свою.

Я открыл дверь и вышел в ночь. Дождь не прекращался, а ветер бил в лицо такими сильными порывами, что мне пришлось одной рукой держать шляпу. Ну вот, Кирюша, сказал я сам себе, ты снова ввязываешься в историю. В этом нет никакого сомнения. Но почему, кто может мне ответить, почему я иду на это не только сознательно, но даже с удовольствием, а не вполне серьезные слова Бориса о ее чувствах я принял как единственную и окончательную истину? Я снова обманываю сам себя, но этот обман мне дороже правды. Кто-то сказал, что любовь есть разновидность легкого помешательства. Это сказал очень умный человек.

Подходя к дому, я машинально поднял голову и увидел на своем балконе маленькую, съежившуюся от холода и ветра фигурку. Валери ничего не сказала мне, зашла в комнату и беззвучно прикрыла за собой дверь.

Когда я отворил входную дверь, она снова лежала на диване, накрывшись одеялом, словно я только что видел на балконе другого человека.

Глава 3

Я спал на кухне, продавив старую раскладушку почти до самого пола, и назвать это полноценным отдыхом, конечно, было трудно. Поэтому, когда Валери растормошила меня за плечо, я едва смог приоткрыть глаза и долго врубался, что она от меня хочет.

— Где тут у вас ближайшая почта? — спросила она.

— Что?

— Почта!

— Зачем?

— Письмо надо отправить… Ты удивительно сообразительный.

— Спать хочу, — ответил я, снова утопая лицом в подушку. — Там, — вяло махнул я рукой куда-то в сторону. — Перейди через дорогу, увидишь.

Когда хлопнула дверь, я подлетел, как на батуте, и, путаясь в штанинах, стал надевать брюки. Меня качало из стороны в сторону, словно я был изрядно пьян, но все же допрыгал на одной ноге до балконного окна и, прячась за шторой, осторожно посмотрел на улицу. Валери тоже украдкой оглянулась и посмотрела вверх, но меня не заметила. Нескольких секунд мне хватило на то, чтобы взять сумку, с которой я обычно ходил за продуктами, накинуть на голое тело еще влажный плащ и выскочить из квартиры.

Пригибаясь и пытаясь спрятаться за голыми ветками кустов, как это делают в плохих детективных фильмах, я добежал до дороги, заглянул за изгородь и успел заметить, как в дверях почтового отделения мелькнула спина Валери.

Дорога была пустынна, лишь в ближайшем дворе женщина кормила кур, но она не видела меня. Я перешел на противоположную сторону и, чтобы Валери случайно не заметила меня из окна почты, свернул по тропинке в узкий проулок между оград двух дворов. Отсюда мне хорошо было видно почтовое крыльцо.

Валери вышла минут через пять. Посмотрела налево-направо и не спеша пошла к дому. Когда она скрылась за изгородью, я выскочил из своего убежища и влетел на почту. Женщина, которая сидела на приеме корреспонденции, меня знала — когда моя бабка лежала дома парализованной, носила ей мои письма.

— Татьяна Николаевна, здравствуйте! — громко сказал я с порога, не скрывая своего частого дыхания.

Почтальонша пригнула голову, чтобы лучше меня видеть, кивнула, улыбнулась.

— Здравствуй, Кирилл! Что это ты такой возбужденный с утра?

— Девушка только что приходила к вам, письмо мое отправляла. Валери ее зовут. Только она ушла, я вспомнил, что самую важную справку забыл в конверт положить! — Для большей убедительности я хлопнул себя по лбу.

— Отправляла, — ответила почтальонша. — А кто она тебе, эта девушка? Невеста или жена?

— Невеста, теть Таня.

Она что-то перебирала рукой в ящике рядом с собой.

— Кажется, уже унесли его… Так давай твою справку вторым письмом отправим, подумаешь, велика беда!

— Не хочется возиться, — я склонился над окошком и посмотрел на женщину такими влюбленными глазами, какими не смотрел даже на Валери. — Быстренько вскроем, справочку воткнем и заклеим опять. Делов-то!

— Люба! — неожиданно громко крикнула почтальонша, не поворачивая головы. — Ты заказную корреспонденцию брала?

Люба ничего не ответила, и почтальонша, демонстративно вздохнув, сказала мне:

— Ну пройди туда, у Любы мешок для заказных писем, посмотри.

В смежной комнате, большая половина которой была отведена под стеллажи для посылок, полненькая Люба, одетая в синий халат, с абсолютно дебильным выражением лица перебирала письма, перекладывая их из одной стопки в другую.

— Это заказные? — спросил я.

Люба, разумеется, ничего не ответила, даже не взглянула в мою сторону. Ее коротенькие толстые пальчики, почерневшие от штемпельной краски, продолжали мельтешить над пачкой писем. Я встал рядом с ней, взял несколько писем, и только сейчас до меня дошло, что я не найду письма Валери, потому как не знаю ни адресата, ни ее почерка, ни цвета ее чернил. Я в отчаянии швырнул письма на стол, как Татьяна Николаевна очень кстати пришла на помощь.