Никогда не влюбляйся в повесу - Лиз Карлайл

Камилла с трудом подавила желание взять его за руку — боль и отчаяние в его глазах разрывали ей сердце.

— Она казалась небесным созданием… и одновременно была очень земной. Темноволосая, настоящая француженка, а ее глаза… Господи, как они сияли! Мужчины готовы были перегрызть друг другу глотку только ради того, чтобы иметь честь проводить ее до дома. И она была моей любовницей — еще до того, как вышла замуж за Люка.

— Ксантия это подозревала, — кивнула Камилла.

Глаза Ротуэлла внезапно потемнели — в них вспыхнуло пламя, кулаки его сами собой сжались, точно он только и ждал возможности броситься на кого-нибудь с кулаками. Гнев, который он едва сдерживал, готов был в любую минуту выплеснуться наружу, словно лава из вулкана.

Внезапно в душе Камиллы шевельнулся страх. Она сказала, что готова рискнуть… но что, если Ротуэлл прав? Что, если теперь все изменится? Разве искусный любовник и друг, которого она временами чувствовала в Ротуэлле, не лучше, чем ничего? Она с ужасом вспомнила, как еще недавно у нее не было и этого…

Камилла неуверенно облизала пересохшие губы.

— Киран, возможно, ты был прав… — робко пробормотала она.

— Нет. — Ротуэлл жестом остановил ее. — Ты сама этого хотела, Камилла, — хрипло добавил он. — Ты это начала — вернее, вы с Ксантией. Так что теперь сиди и слушай. Слушай историю, которую я мечтал похоронить вместе с Аннамари. Я расскажу тебе ее — но потом… потом я больше не желаю слышать об этом. Никогда. Ты меня поняла?

— Хорошо… раз ты этого хочешь. — Камилла сунула руки в складки юбки, чтобы он не видел, как они дрожат. — Насколько я могу судить, мне довелось встречать немало женщин, похожих на твою Аннамари.

Ротуэлл с трудом сглотнул.

— Она не была… моей! — прорычал он. — Никогда не была. Я просил ее стать моей любовницей — да, много раз. Я предлагал ей деньги, драгоценности — да, это было. Но она все никак не могла решиться. Она тоже хотела меня — как мужчину, я имею в виду. О, она даже плакала… клялась, что любит меня. Но, увы, я не мог дать ей то, чего она хотела.

— И чего же она хотела?

— Мужа. — Ротуэлл потряс головой. — Спокойствия, уверенности в завтрашнем дне. А я… — Он горько рассмеялся, — я был слишком молод и слишком высоко ценил себя, чтобы это понять. А потом в один прекрасный день мой брат предложил ей стать его женой. И она… она согласилась.

И хотя Камилла уже знала об этом со слов Ксантии, услышать обо всем из его собственных уст было совсем другое дело. Боль до сих пор разрывала ему сердце, заставляя его истекать кровью… она не могла этого не чувствовать. Он потерял единственную женщину, которую любил, и отнял ее его собственный брат, которого он уважал и любил. Они оба предали его — каждый по-своему.

— А ты догадывался, что твой брат тоже влюблен в нее? — шепотом спросила Камилла.

Ротуэлл покачал головой, его черные волосы в свете заходящего солнца блеснули синевой.

— Нет… хотя мог бы, — признался он. — Они были знакомы… и я не мог не знать, что он восхищается ею.

— Боже, должно быть, ты был раздавлен, когда узнал…

— Нет, я был в бешенстве, — скривился он. — Я воздвиг между нами стену — и так было до того самого дня, когда умер Люк. А он… он считал, что своим предложенйем взять ее на содержание я оскорбил Аннамари, что онa заслуживала лучшего. Он даже обвинил меня в том, что я, мол, играл ее чувствами. Мы подрались — это случилось после их свадьбы. Я сломал ему нос, а он мне — два пальца. А потом я ушел из дома.

— А потом? — спросила Камилла. — Что было потом?

Плечи Ротуэлла устало поникли.

— Ничего — по крайней мере внешне. Мы все старательно притворялись, что все это уже в прошлом. Потом Люк занялся морскими перевозками, а меня оставил управлять плантациями.

— И тогда ты… вернулся домой?

Наконец он решился посмотреть на нее. В глазах его стояла беспредельная печаль… И что-то еще. И от этого ей стало страшно.

— Домой? — с горечью повторил он. — Разве я мог снова переступить порог этого дома? Мои руки сами тянулись к ней… Мог ли я поклясться, что у меня хватит сил не поддаться искушению? Ведь она… она была женой моего брата.

Словно чья-то ледяная рука коснулась ее спины. Выходит, Ксантия знала не все, с ужасом подумала Камилла. Было что-то еще… она это чувствовала.

— Аннамари была вполне счастлива, — фыркнул Ротуэлл. — Да и как иначе — она ведь придумала, как заполучить свой лакомый кусочек… и была твердо намерена насладиться им.

Камилла затрясла головой.

— Какой лакомый кусочек… не понимаю.

Ротуэлл снова уставился на реку.

— Мы с ней по-прежнему оставались любовниками, — с трудом выдавил он из себя.

— Боже мой! — ахнула Камилла, зажав ладонью рот.

— Она пользовалась любым предлогом, чтобы ускользнуть из дому и прийти ко мне, — безжизненным голосом продолжал Ротуэлл. — Я твердил себе… мол, это ее дело, я тут ни при чем. Сам я никогда не искал этих встреч. Никогда, клянусь тебе. Никогда не пытался встретиться с ней глазами, когда мы сидели за столом — в тех редких случаях, когда я заходил домой. Но… Господи, помоги мне!.. стоило ей постучаться в мою дверь, как я… у меня не было сил.

К горлу Камиллы подкатила тошнота.

— Каждый раз я говорил себе — и ей тоже — больше никогда! — продолжал Ротуэлл. — Это сводило меня с ума… лишало последних сил. Я умолял Бога о прощении, клялся порвать с ней. А потом… потом на пороге появлялась она. И смотрела на меня с отчаянием в глазах. Я кричал, чтобы она уходила… и она принималась плакать. Она все повторяла… повторяла, что до конца своих дней будет жалеть о том, что сделала. Что это была ошибка. Что Люк не любит ее так, как любил я. Что жизнь ее кончена и что единственное, чего она хочет, — чтобы я просто обнял ее…

— Mais поп, — печально пробормотала Камилла. — Но этим, естественно, не ограничивалось?

С трудом проглотив вставший в горле комок, Ротуэлл покачал головой:

— Конечно. Я не мог устоять. И каждый раз сдавался. А она все повторяла, что любит меня, и все оставалось как раньше. Но ведь на самом деле все изменилось. Она была леди Ротуэлл. А я… всего лишь младший брат ее мужа.

Камилла дотронулась до его руки.

— Она… ей нужен был титул?

— Господи… откуда мне знать?! — проговорил он каким-то тусклым, невыразительным голосом. — Скорее, ей просто не хотелось снова стать содержанкой богатого человека. Оглядываясь назад, я пытаюсь понять ее. Ее обесчестили, когда она была совсем еще юной, лет тринадцати, может, четырнадцати. Доброе имя ее погибло. Он был очень богат и к тому же белый, она — нищая полукровка. Ее согласия никто и не думал спрашивать. А когда она ему надоела, он просто вышвырнул ее вон — и ее, и ребенка, Мартиник. И тогда… с ней что-то произошло. Я не могу этого объяснить.