Морской конек - Джанис Парьят

Непримиримый дисбаланс.

– Есть свет и тьма – контрастные определения, имеющие смысл, лишь потому что мы имеем опыт того и другого… но это… В случае с сознательным и бессознательным наши представления неизбежно односторонни.

– Декарт сказал, что, когда мы спим, душа отделяется от тела.

– Тогда где теперь его душа? – она посмотрела на меня, я не смог выдержать ее взгляд. – И если… когда он вернется, вспомнит ли он? Работает ли его память, когда отключено сознание? – она поднялась, подошла к камину, поднесла руки к теплу. – Я как-то читала историю французского футболиста, которому дали анестетик, чтобы вырубить его на несколько часов, но прошло тридцать лет, а он так и не проснулся. Он не меняется, не стареет, его жена смотрит за ним в доме, который назвала Mas du bel athléte dormant… Дом прекрасного спящего атланта.

Я поставил пустой стакан на столик.

– Майра, это маловероятно. Врач сказал, что твой отец в прекрасной физической форме.

– Для его возраста, – заметила она.

– Для его возраста, – повторил я, придвигаясь к ней ближе. Запах больницы впитался в ее одежду, ее волосы. Резкий, тошнотворный запах антисептика. Я положил руки ей на плечи, хрупкие плечи под джемпером. – Он проснется.

Но что-то в моем голосе выдало меня. Может быть, воспоминание о том дне, расстилавшееся передо мной как нечто совершенно далекое, череда событий, скрытых за тонкой пеленой.

Бородатый врач с глубоким голосом сказал, что у Филипа острая субдуральная гематома и что ему нужна быстрая, если не немедленная операция.

Что это значит? – спросила Майра.

Он объяснил, что разорвался кровеносный сосуд в пространстве между черепом и мозгом. И мы ждали за закрытыми дверями, в кристально белом коридоре, а фигуры в бледно-голубой униформе бесшумно скользили вокруг, как ангелы. В каком-то смысле это была церковь, где из-за дверей текла исповедь, где раскрывались тайны, где души воспаряли вверх, как птицы, или пронзались иглами. Здесь нечего было скрывать.

Так было с Ленни?

Его тоже экстренно доставили в больницу? Может быть, было уже слишком поздно? Неужели он заснул в своей постели и так и не проснулся? Я вспомнил свой сон, внезапно осознав, что это было предчувствие. Он каким-то образом предупреждал меня. Когда я сидел в коридоре, сжимая бумажный стаканчик с холодным безвкусным чаем, прошло все – шок погони, шок падения – и слова пронзили меня, грубые, стальные, как серебряные инструменты, лежавшие на подносах.

Это моя вина.

Мы вышли из больницы где-то в семь с небольшим, после того, как хирург сообщил нам, что операция проведена как можно лучше. А пока нам лучше подождать дома. Пациент введен в искусственную кому. Если к утру опухоль спадет, они будут решать, что делать дальше.

– Доктор… – выражение лица Майры вновь стало решительным и суровым, – к чему нам готовиться?

В дипломатической манере, стерильной, как и все, что нас окружало, он ответил, что ее отец в отличной физической форме… для его возраста. Что все образуется, если он выживет в первые дни.

Всю дорогу в Винтеруэйл я ждал вопросов Майры о том, что произошло. Вместо этого она включила радио и на полпути поймала прогноз погоды для судоводителей. Тишина наполнилась ночной литанией, медленной, методичной речью синоптика, успокаивающей, гипнотической. Тайн… Ветер незначительный или умеренный. Фишер… усиливается, по большей части на юго-западе… Темза… 3 или 4 балла… Истерли… 3 или 4, умеренный… Шеннон… умеренный, на северо-западе слабый. Туман на юго-востоке… Малин… Гебриды… Бейли… Фарерские острова…

Когда прогноз закончился, начались новости. Спокойный, сухой голос диктора сообщал о районах, пострадавших от наводнения.

– Фельдшер говорил со мной, – сказала Майра. – Отец ненадолго пришел в сознание в машине «Скорой помощи» по дороге в больницу. Он был дезориентирован, постоянно бормотал.

– Что он сказал?

– Я часто говорила ему – будь осторожнее с Генералом, он хороший конь, но слишком нервный. Дома мы сначала пытались приучить его к прыжкам через канаву, ну знаешь, клали в нее палки или мешки для мусора, потом пытались просто убедить его постоять рядом с ней, но ничего не выходило, и мы сдались.

Я мягко повторил вопрос.

Она не сводила глаз с дороги.

– Он все время повторял: я знал, что это произойдет, – добавила она, – как какое-то пророчество.

На следующий день я остался в Винтеруэйле. Майра сказала, что позвонит из больницы, если что-то случится, но предпочитает, чтобы я остался дома, составил компанию Эллиоту.

– Ты уверена?

Она кивнула, надела твидовое пальто, берет. У двери я остановил ее, взял за руку, но слова застряли у меня в горле.

– Осторожнее на дороге.

Все утро мы с Эллиотом провели в кабинете хозяйки. Он даже не подумал подойти к пианино, предпочтя сидеть на корточках на полу, который завалил бумагой и сломанными карандашами.

– А где мама? – спросил он вдруг, подняв голову и оглядевшись, будто она могла внезапно материализоваться из ниоткуда.

– Навещает дедушку… он сильно ударился. Он в больнице.

– Ой, – он вернулся к рисунку, но тут же вновь вскинул голову. – Он ведь поправится?

– Я не… да, с ним все будет в порядке.

И для него мир вернулся к привычному порядку вещей.

Я сидел в вольтеровском кресле у окна, пытаясь делать вид, будто работаю над статьей для Нити. Смотрел, как дождь стучит в стекло в бессильной и неутомимой ярости.

Работает ли память, когда отключено сознание? – спросила Майра прошлой ночью, сидя на диване. Даже если мы могли бы сосредоточиться на чем-то одном, без памяти мы бы этого не осознавали, потому что забывали бы, о чем думали секунду назад. Я постарался не допустить эту мысль – у Филипа может не быть памяти, – но она возникла и, как дым, закружила в голове.

На обед миссис Хаммонд принесла нам чай и сэндвичи, яйца и кресс-салат, ветчину и горчицу. Крепкий чай с молоком.

– Есть новости? – спросила она. Ее обычная сухость ушла, сменившись беспокойством. Она была высокой, чуть сутулилась, будто постоянно извиняясь за свой рост. Складывала на груди руки, большие, но изящные.

– Боюсь, что нет… пока нет. Я скажу вам, если Майра позвонит, – вежливо добавил я. Она кивнула.

– Как говорится, если нет новостей, это хорошая новость, – она немного постояла в дверном проеме, а потом резко повернулась и вышла.

День прошел медленно.

Эллиот занервничал, устав от своих рисунков и солдатиков, от того, что пришлось торчать взаперти. По-прежнему шел дождь, и мы не могли выбраться на прогулку, он не мог покататься на велосипеде.

– Я посмотрю телевизор? – спросил он.