Горный ветер. Не отдавай королеву. Медленный гавот - Сергей Сартаков

— Костенька, я не должна давать тебе… Противно…

— Дай!

Написано карандашом, коряво, неграмотно. Еще бы! Дальше «всеобщего обязательного образования» — четырех классов — Илья не пошел. Я стал читать вслух:

«Ваше величество., королева…» Ого, как он тебя! Какого государства?

— Так это же моя фамилия — Королёва. Ну, а я не знаю…

— Понятно. Илья в веселом настроении, «…это письмо посылаю с попутчиком…» Видно по всему. «… Дело такое: сеструха моя во Владивостоке села за спекуляцию иностранщинкой…» И это понятно. Какие она деньги всегда переводила Илье? За счет чего и до хулиганства он докатился? «… И здесь уже вызывали одну. Того и гляди, в протокол я сам попаду…» Правильно! Милиция, она знает свое дело. «… Выручай, ты в этом тоже была не святая…»

Я бросил письмо на стол. Как лягушку, гадко было держать его в руках. Шура испуганно трясла головой, круглые, полные губы у нее побелели.

— Нет, Костенька, нет!.. Это он давнее вспомнил. Я ничего, ничего сейчас не знаю. Не понимаю даже, почему он мне пишет. — Она заплакала, как бывает, плачут маленькие детишки — не слезами, а тоненьким-тоненьким голосом, от которого становится больно. — Разве бы я тебе показала?

Что правда, то правда. Вполне могла она это письмо мне не показывать, если совесть у нее не чиста. А Илья что же, это известно: он мертвой хваткой всегда любого берет, было бы за что ухватиться.

— Ладно, Шура. Читай сама. Если действительно нужное есть ко мне. А прочее пропускай. Знать не хочу.

Она взяла письмо, расправила смятые углы и тем же сдавленным, тоненьким голосом стала читать:

— «…мне могут пришить еще и спекуляцию, тогда я засяду здесь вовсе крепко…» Нет, не это. Вот: «…мне обязательно надо выйти отсюда, пока и меня не запутали. Тогда я все мигом погашу, я знаю как. Попались дураки. Теперь, как в песне поется: «…летят они в жаркие страны, а я не хочу улетать». Передай привет Барбину и скажи ему: пусть он поговорит со своим тестем, Терсковым, тот в приятелях с начальником пароходства, а начальник — депутат Верховного Совета, позвонит кому надо — и скостят Шахворостову хулиганство. А от дела за спекуляцию я тогда и сам уйду. Мне важно на волю. К чертям пока нейлончики всякие. Свобода дороже. Конец! Буду работать. Понимаешь: «Не нужен мне берег турецкий, и Африка мне не нужна». Скажи Барбину, что дружбу я помню, а все остальное забыл и что три тысячи мои — черт с ними…» Костенька, дальше я не могу!

Я выхватил у нее письмо, заглянул в самый конец, который Шура не решилась прочесть. Там было: «Пишу тебе, королева, от тебя Барбин легче растает. Выручай». И подпись: «И. Шахворостов».

Шура следила за мной испуганными глазами и повторяла:

— Зачем он это? Это неправда, Костенька, это неправда.

Вот это гусь! «Барбин от тебя легче растает…» Жди, жди. «Растает». А Шура молодец! Она не стала потихоньку выполнять поручение, честно и открыто обо всем сказала мне. Понятно теперь, почему она и пять дней мучилась, показать письмо не решалась и не могла его бросить в печку: ведь Илья все равно ответа потребует. Он рассчитывает на нее: «Барбин растает…»

Чем я дольше раздумывал, тем сильнее закипала во мне злость. Просчитался Илья, просчитался! Напиши он прямо мне, да не с таким нахальством, как вот это письмо, а от чистой души, если действительно он решил работать честно, вместе с товарищами, — и я бы не только с тестем своим, Степаном Петровичем, поговорил, но еще и со всей нашей бригадой. Почему не помочь человеку, тем более что и Маша все время за него заступается? Но «растаивать» через Шуру меня…

Выходит, о самой-то Шуре что же он думает? И мне припомнилось, как он называл ее давно, еще когда мы все вместе на теплоходе «Родина» плавали. Мне и тогда слушать это было противно, и не верил я, а теперь не верю и вовсе. Сидит передо мной хороший человек, товарищ. Что я могу в вину поставить Шуре? Только одно. Да, было, приготовила Шура фальшивую посылочку в Нижне-Имбатское под нажимом Ильи. Было. Красивая, сильная, а дух оказался у нее слабоват. Но навек, что ли, за ней теперь все это записывать? А вот другое: не по обязанности вовсе, не из корысти приходит, помогает мне. Как друг.

Плачет. Верная пособница Ильи не стала бы плакать, не отдала бы мне письмо. Она бы из кожи вон добивалась того, чего требует и ждет от нее Шахворостов. Не дождется!

— Костенька, ты не веришь ему?

— Не верю! И письмо это — вот!

Я открыл дверку плиты и бросил его. Там еще тлели угли. Бумага стала желтеть, корчиться и вспыхнула бледным пламенем.

Но лицо Шуры не стало спокойнее, прежняя тревога одолевала ее.

— Костенька, а как же…

Она думала, что ответит она Шахворостову.

— Не беспокойся… Илье отвечу, напишу я сам.

— Ой!..

— Ничего. Боишься? А он и не догадается, что письмо ты мне показывала. Я так напишу… Сумею.

Подошел, встряхнул ее за плечи: ободрись!

Шура недоверчиво покачивала головой, ей хотелось вставить какое-то свое слово, а я не давал. Мне было просто смешно от ее нелепой тревоги. Уж если я полностью все взял на себя — чего ей сомневаться? Илья рассердится? Ну, пусть посердится. Один раз кулаком я его опрокинул. Тоже за Шуру. Могу и еще. Так сказать, по потребности.

— Все! — Я даже ладонью к столу пригвоздил это слово. Мне надоел Шахворостов. Понедельник, самый лучший день у меня, он сегодня испортил. — Шура, все! Включай музыку.

Для удобства мы обедали, как всегда, прямо на кухне. Для удобства тут же висел на стене и маленький динамик. Пока я был холостой, радио у нас гремело с шести утра до часа ночи, то есть полностью на всю абонементную плату. Но когда хозяйкой в доме стала Маша да еще Алексей Константинович появился, этот бедный динамик прямо сжался от страха: не смей и пикнуть, если Алешка спит. А спал он много. С Машей, вы сами понимаете, бороться мне было нельзя. Подчинился. Привык постепенно. И теперь, когда остался один, даже если Алешка не спал, я просто уже забывал включить радио.

Шура повернула ручку.

Диктор читал: «…компостные кучи следует перелопачивать ранней весной, как только оттает земля».

Земля давно уже оттаяла, перелопачивать мне было нечего, а неприятный разговор о Шахворостове хотелось поскорее чем-то сгладить. И я предложил Шуре сыграть со мной в шахматы. С легкой Машиной руки у меня необыкновенный интерес к ним появился. А Ленька соглашался играть только в том случае, если я давал ему «фору» — королеву и обоих коней.

Но Шура заторопилась:

— Нет, нет, Костенька, я никак не могу. Спешу. Подходит мое рабочее время, надо на базе еще сироп получить. И потом, я так плохо играю в шахматы.

— Пожалуйста, — сказал я. — Хочешь, могу отдать королеву.

Шура внимательно посмотрела на меня, потеребила концы косынки, лежавшей у нее на плечах. Тоненькая и жалостливая улыбка шевельнула ей губы.

— Костенька, не отдавай королеву, — выговорила как самую большую просьбу.

И ничего не стала больше слушать, убежала. На пороге в самый последний момент обернулась, спросила:

— А королева от шаха может защитить короля?

— Я сказал, что, конечно, может. Почему бы нет?

А когда остался один, мне вдруг подумалось, что все эти слова о королеве Шурой были сказаны не просто, а с каким-то вторым значением. Ее фамилия — Королёва. В королевы Шуру Илья возвел. «Не отдавай королеву». Кому? Шахворостову? Шахво… Шах… «Может королева от шаха защитить короля?» Забавно!..

Или мне в голову лезут глупости, или Шура просто поиграла остреньким язычком? Это она всегда умела.

Алешка дал подходный гудок. И я поспешил к нему.

Эх, скорей бы Маша приехала! Понимаете сами, мужчина не будет говорить: «Ах, скучно, грустно…» Мужчине не может быть грустно. Жить я могу. Живу превосходно. И скучно без Маши мне не было. Все дело в том, что я без Маши, по сути дела, и не оставался. Маша была все время тут. На стену посмотришь, на фотографии — Маша. Рубашку, ею сшитую, наденешь — Маша. К столу сядешь, руки на скатерть положишь — под пальцами вышивка Машина. Газету «Красноярский рабочий» начнешь читать — на ней фиолетовый штемпелек: Набережная, 5, кв. 7, М. С. Барбиной. Откроешь шифоньер — сплошная Маша, Алешка орет — Маша. И наконец, я ее каждую ночь во сне вижу. Но все равно. Не знаю, как сказать, а… трудно без Маши. Трудно с Алешкой дотянуть до ее приезда.

Шура, конечно, будет ходить, пока не скажу: «Спасибо». Но все это…

Ленька пропал. С самого обеда. Шура сказала, пошел к Славке Бурцеву! Ладно. Пусть. Они к экзаменам вместе готовятся.

И только я это подумал — под окном голоса. Верно: Ленькин и Славкин.

— Пока! — кричит Ленька. — Так я советую: лучше в обшлаг засунь. Подпори и засунь. Я знаю.

Вот черти! Оказывается, шпаргалки готовили.

— Ладно, — кричит Славка. — Лёнь! А здорово сквозь огонь скакал этот Гурзо!