Горный ветер. Не отдавай королеву. Медленный гавот - Сергей Сартаков

Вы можете спросить: опустится кессон, под ним весь рыхлый грунт выберут, а как же тогда на скальном дне бетонный бык выкладывать? С помощью водолазов? И куда потом сам кессон денется? Он ведь будет мешать. В этом-то и штука, что кессон навеки останется там, в самом низу, вроде фундамента для быка. И никаких водолазов не нужно, потому что бетон начинают выкладывать на сухом потолке, пока кессон в воду еще не погрузился. Кладка идет по кольцу, внутри бык получается пустотелый. Башня. И вот, когда твердо станет кессон на скалу, где ему быть навсегда, всю его полость заполнят бетоном, как пломбу в зуб поставят, а верхнюю, надкессонную часть башни просто сухим камнем и щебнем набьют. Все! Наводи на быки мостовые пролеты.

Чего я еще не сказал? Может случиться, что в ходе работы вся эта штука вкривь-вкось пойдет? К примеру, если сильно подкопать один край или грунт неодинаковой плотности попадется. Может кессоном людей придавить? Водой затопить? Случиться все может. Но для того и существуют инженеры, прорабы и мастера, чтобы не случилось.

А пока я сидел, ожидая начала смены, рвался скорее в этот самый кессон и думал.

Пройдет еще год или два, а может, и три, пока быки станут через весь Енисей и через его протоку, пока насыплют высокую дамбу поперек острова. Потом установят железобетонные арки-своды, которые соединят между собою быки, потом проложат настил, зальют его асфальтом, поставят красивые перила, электрические фонари, навесят троллейбусную линию; откосы берега, тут, где я сижу, облицуют гранитом; всю набережную — и вправо и влево — превратят в цветники. И это все вместе, вся эта красота будет называться мостом. И каждый, кто будет потом свободно мчаться на велосипеде, или тихонечко идти вдоль чугунных перил и вслушиваться в музыку бурлящего, неспокойного Енисея, или важно ехать, сидя в мягком троллейбусном кресле, — всякий будет говорить доброе слово о мостовиках, о том, какой драгоценный и нужный подарок сделали они красноярцам, замученным сейчас трудными переправами.

Интересно вообще, каким будет Красноярск, когда Алешку капитаном теплохода назначат. Алешкин теплоход пойдет, конечно, уже на подводных крыльях, и рейс до Диксона и обратно — шесть тысяч километров — продлится, наверно, не больше трех суток. Пыли и дыма не станет. Наша ГЭС даст столько дешевой электроэнергии, что разве только одним чудакам придет в голову топить печи углем. Улицы не просто поливать, а мыть по утрам начнут. Домашние козы к тому времени все подохнут, и грызть молодые деревья в городе станет некому. Все старенькие деревянные халупы убрать, конечно, еще не успеют, но главные проспекты проложат и набережную отольют по всем правилам архитектуры. Лицо у города должно обязательно быть. Вонь бензиновую как уничтожить? Неужели не удастся ученым автомобили на электрические аккумуляторы перевести!.. Стадион выстроят новый на острове Отдыха. Ни правому, ни левому берегу не обидно, как раз посредине. Чемпионы мира появятся свои, красноярские. Из меня чемпион не вышел. Может, получится из Алешки? Конечно, откроют в Красноярске университет. Маша, если не улетит на свою звезду, определенно в каком-нибудь институте научным сотрудником будет; Ленька — директором пивоваренного завода: к тому возрасту он с газировки на пиво перейдет. Кем в такой семье буду я? Черт! Не начальником же пароходства, хотя Иван Макарович на пенсию уже выйдет. В конторе — нет. Ни за что! Но большое что-то делать, во всю свою силу, должен я обязательно: реки ли запирать, горы ли передвигать, ввинчиваться в небо или в землю — только так, чтобы работа твоя непременно на ощупь заметна была…

— На берегу пустынных волн сидел он, дум великих полн…

— …и катер ждал.

Конец размышлениям. Тумарк Маркин с Володей Длинномухиным за спиной стоят. Вася Тетерев и Кошич приближаются. Из-за угла показался Петя, Петр Фигурнов. Идет, как всегда, чуточку боком и вывернув шею так, словно пятки свои разглядывает.

Представляете, какая сразу пошла карусель?

Вася спрашивает меня про Алешку, Тумарк — про Машин диплом. Кошич — есть ли здесь, на берегу, кто-нибудь старший. Длинномухин выведывает у Петра Фигурнова, бреется он «Невой» или «Арктикой» и что выгоднее: машинку для точки лезвий купить или просто после каждого бритья их выбрасывать? Мне хочется узнать у Длинномухина, как сыграла их команда в прошлое воскресенье. Руки у Володи такие длинные, что он, стоя посреди ворот, свободно перехватывает любые мячи, в любом углу. Володя хвастливо сказал, что, пока футбольные ворота будут прежнего размера, ни одного мяча он не пропустит. А я так же хвастливо ответил Тумарку, что Машин диплом признан самым лучшим за всю историю института. И, в свою очередь, спросил Кошича, зачем ему нужен старший.

Но тут на катере застучал мотор, подошли другие ребята из нашей бригады, и мы гурьбой метнулись вниз, к реке. Я пропущу, как мы плыли по Енисею до нашего островка, как потом взбирались по подмосткам наверх, к шлюзовым камерам. Кошич ворвался в прикамерок самым первым.

— Не трусишь? — спросил его Петр Фигурнов, когда железная дверь за нами задвинулась, чмокнула так, будто слоны поцеловались. Все уже знали, что Кошич новенький.

— Я предупреждаю, — сказал Кошич, — никаких советов мне давать не нужно. В помощи тоже я не нуждаюсь. Сами с усами.

И невольно поднес руку к верхней, безусой губе. Ребята захохотали. А я засмеялся. Я посочувствовал Кошичу. Кому из нас по самому зеленому мальчишеству не хотелось старше быть? Умней и опытней. В мои девятнадцать лет, к примеру, вообще никого умнее меня на всем белом свете не было!

И я сказал:

— А давайте, ребята, не будем дразнить человека.

Вася поддержал:

— Я думаю, Барбин правильно говорит. Кошич куда моложе каждого из нас. Надо окружить его товарищеским теплом. Я думаю, мы так и сделаем. Мне хочется, чтобы Кошич не чувствовал себя среди нас новеньким.

Вася заготовил длинную речь.

Еще немного таких слов, и Кошич взбесился бы, потому что он искал равенства с нами, а не жалости к себе и сострадания. Но тут мастер Виталий Антоныч открыл кран. Зашипел, засвистел сжатый воздух, к все притихли.

Конечно, ничего особенного в этом нет, не все же каждый раз прислушиваешься, как сжатый воздух выходит из трубы, и к самому себе, какие он делает в теле твоем перемены. Не ручаюсь, точно ли так у других, но у меня всегда начинается с того, что вроде бы в уши мне вложили комочки ваты и кто-то усердно с обеих сторон все глубже заталкивает их карандашами. И не зажми тут быстренько пальцами нос и не подуй изнутри в уши — так и продавятся карандаши насквозь и где-то в самом центре головы встретятся. Лоб, все лицо становится будто обмотанным теплой марлей, которая потихоньку вся стягивается туже и туже, пока тебя не бросит в жар до самых пяток. Но это все недолго. Когда подкачка воздуха закончится, давление сравняется и ты опустишься уже в самый кессон, прохладный и сырой — разницы ни в чем не чувствуешь, словно работаешь в открытой яме на берегу, если не считать страха, который каждого сперва здесь давит. А вдруг прекратится подача воздуха? А вдруг кессон войдет в плывун и приплюснет тебя ко дну, как лягушонка? Но в общем этот самый сжатый воздух мне даже нравится так же, как сгущенное молоко в банках. Оно вкуснее и сытнее. Только сжатый воздух всегда немного маслом машинным припахивает.

Как ни храбрился Кошич во время шлюзования, настоящим кессонщиком он не выглядел. То беспокойно лез пальцами в уши, то двигал челюстями, будто жевал бифштекс из столовой своего племянника, то разминал тихонечко кадык или вытирал испарину со лба. Но это все мелочи, ерунда, главное — лицо у него все время было веселое.

С нами вместе спускался и мастер Виталий Антоныч. Человек с огромным стажем кессонщика. Он шутя говорил: мостов построил столько, что приткни их один к другому — хватило бы вдоль всего Енисея протянуть. Вычислениями заниматься не будем, шутка есть шутка, хотя Енисей тоже есть Енисей. Но знал Виталий Антоныч свое дело великолепно. Знал, как быть, когда кессон одним краем на крупный валун сядет; знал, когда и сколько прибавить или сбавить давления воздуха, чтобы и вода в кессон не сочилась и чтобы «ножи», края кессона, легче в грунт врезались, потому что тугая воздушная подушка очень мешает этому. Попробуйте большой мяч в землю вдавить. Как он станет вашу руку отталкивать!

Пока давление воздуха в прикамерке выравнивалось, Виталий Антоныч все время заботливо поглядывал на Кошича. При входе в трубу подстраховал рукой: «Осторожнее, юноша». Так, за плечами у Кошича, и в кессон спустился.

От предыдущей смены здесь остались целые вороха гальки. Значит, наша первая забота — выдать ее наверх. Работа не так интересна, но если вникнуть умом, где бы он, этот кубометр грунта, ни был, с краю ли, посредине ли, он место занимает, и пока не уберешь его, не выдашь наверх, на какую-то долю сантиметра и бык все равно не опустится.