Военная фортуна - Патрик О'Брайан

— Господи, Стивен, — сказала она, возвращаясь, — прости меня за такой скучный званый обед. Ты уже и так достаточно натерпелся, но сейчас мы, по крайней мере, сможем поговорить.

Она говорила с той абсолютной открытостью и откровенностью, которым Стивен так завидовал, поскольку, как она предполагала, ей внимало любящее и внимательное ухо. И он, конечно, слушал с серьезным вниманием и одновременно с беспокойством. Его дружба к ней не изменилась, и к ней примешивалась изрядная доля нежности.

Ее отношения с Джонсоном были неустойчивыми с самого начала: это не могло продолжаться, даже если не касаться бесконечного процесса его развода. Джонсон, человек жестокий и опасный, мог быть абсолютно безжалостным; обычно несдержанный, он был слишком богат, чтобы это пошло ему на пользу. А, кроме того, волокита, и его отношение к черным было отталкивающим.

— Я полагаю, истинное обличье, повседневный опыт рабства очень трудно выносить, — сказал Стивен, — особенно в промышленных масштабах большой плантации.

— О, что касается рабства, — сказал она, пожимая плечами, — то уж это мне кажется достаточно естественным: невольников было множество в Индии, ты ведь знаешь. Мне следовало уточнить: его отношение к черным женщинам. Все дети-мулаты вокруг дома в Мэриленде — его, а те, что постарше — его же сводные братья или сестры. Также было несколько окторонок,[39] кузин, полагаю, которые смотрели на меня с таким отвратительным фамильярным, всезнающим видом, что я не могла вынести этого — чувствовала себя так, будто меня покупают. Да он просто первый самец в округе. Этот парень — просто приходской племенной бык.

— Боюсь, он дремлет в большинстве из нас.

— В Джонсоне он не дремлет никогда, уверяю. И в это же самое время он нелепо ревнив, просто турок какой-то. Всё, чего ему не хватает, так это бороды, тюрбана и ятагана, — сказала она, и на ее губах промелькнул призрак былой улыбки. — Ни одной из темнокожих девочек, которым он оказал предпочтение, никогда не разрешат выйти замуж, а мне он закатывал такие сцены за разговор с другим мужчиной, что просто не поверишь. Я действительно полагаю, что он убьет меня и тебя, если увидит, как я делаю это, — она нежно прикоснулась к его ладони. — Боже мой, Мэтьюрин, — продолжала она, сжимая ему руку, — какое это облегчение иметь друга, которому можно вполне доверять и на которого можно положиться.

После одной из таких сцен ревности она бросила Джонсона и приехала в Лондон. Он последовал за ней. Был хорошим, тихим, добрым, полон обещаний измениться, показывал ей письма адвокатов, из которых следовало, что развод совсем близко.

— И он подарил мне эти бриллианты, — сказала она, расстегивая ожерелье и бросая его на кушетку, где оно сверкало и переливалось как фосфоресцирующий кильватерный след. — Камни принадлежали его матери, а он вставил их в оправу. Большой в центре называется Бегума. Я полагаю, позорно признавать, что они имеют на меня влияние, но это так. Полагаю, большинство женщин любят бриллианты.

В Лондоне, или скорее во время их поспешного бегства из него, она узнала, что Джонсон связан с американской разведкой: но даже тогда ни на секунду не могла предположить, что его деятельность так или иначе направлена против Англии. Диана думала, что это нечто, связанное с товарами, акциями и правительственными фондами в Европе, тем более что все тогда были убеждены в скорой войне между Соединенными Штатами и Францией. Однако он запугал ее, сказав, что и она вовлечена, что правительство схватит ее и повесит за передачу бумаг Луизе Уоган, и она как дура согласилась вернуться с ним в Америку. Да, она получала письма для Луизы и передавала их, но думала, что это всего лишь интрижка. Прозрение пришло, когда Луизу арестовали, а саму Диану забрали в Министерство внутренних дел и допрашивали в течение многих часов подряд. Она потеряла голову и бежала с Джонсоном.

Это был глупейший поступок за всю ее жизнь. И вот она во враждебной стране, а Джонсон с дьявольским нахальством ждет от нее помощи в работе против ее соотечественников и радости при вести о захвате кораблей Королевского флота.

— Это пронзает мне сердце, Стивен! Прямо насквозь! Мы так гордились каждым из этих фрегатов, и вот все три потеряны без хотя бы единственной победы, и американцы так ликуют. Я вижу прогуливающихся пленных английских офицеров — это отвратительно.

— Разве ты не стала американской гражданкой?

— О, я подписала какие-то глупые документы, потому как мне сказали, что это облегчит развод, но разве несчастный клочок бумаги может иметь какое-то значение? Джонсон — очень умный человек, но иногда просто невероятно глуп — ждать, что дочь солдата, который всю свою жизнь прослужил королю, выросшая среди солдат и жена солдата, работала против своей собственной страны? Возможно, Джонсон считает, что он Адонис, Байрон и Крез в одном лице и ни одна женщина не устоит перед ним. Он все еще думает, что сможет меня убедить, потому что я написала несколько из его писем французам. Но этого ему никогда не удастся, никогда, никогда, никогда!

— Его работа действительно так важна?

— Да. Я была поражена. Я думала, что это просто богатый человек, который дурачится, дилетант, но это не так. Он страстно увлечен своим делом — тратит намного больше денег, чем выделяет ему правительство: только в прошлом месяце продал отдаленную плантацию в Вирджинии. Он подает советы госсекретарю, и имеет целый рой помощников, работающих на него. Луиза Уоган была одним из них и будет снова. О, Стивен, я больше не вынесу. Я в отчаянии. Как мне выбраться из этого?

Стивен встал, подошел к окну и встал там, заложив руки за спину, разглядывая рабочих в конце балкона. Ее рассказ получился совершенно правдивым: она была искренна, но не полностью — ничего не сказала о том факте, что находится в крайне сложном положении, положении женщины, которую если не бросили, то, по меньшей мере, потеснили. До сей поры это Диана давала отставку, и новая роль явно не для нее. Она была настолько подавлена, так глубоко обеспокоена, что интуиция ничего не подсказала ей о его, Стивена, душевном состоянии. С другой стороны она, конечно, определенно боится Джонсона. Положение было довольно отчаянным. Повернувшись, Стивен сказал:

— Послушай, моя дорогая. Ты должна выйти за меня замуж: это снова сделает тебя британской подданной, и ты сможешь вернуться в Англию. Джека и меня должны обменять приблизительно через день, поедешь с нами как моя жена. Это будет чисто формальный брак, manage blanc,[40] если угодно.

— О, Стивен, — вскричала она, вскакивая с таким взглядом признательности, доверия, и любви, что это наполнило его сердце виной и раскаянием, — я знала, что всегда смогу на тебя положиться.