По лезвию бритвы - Дэниел Полански

Краули наверняка подумал бы, что я направлюсь вниз по реке, но я был неважным пловцом и потому не видел никаких шансов опередить Краули и его парней. Вместо этого я взбрыкнул ногами и ушел вглубь. От городских нечистот вода в канале была слишком мутной, чтобы что-то увидеть в ней, даже если бы я был настолько глуп, чтобы открыть глаза, и мне оставалось только надеяться, что Краули попадется на удочку. Я задержал дыхание настолько, насколько мог, затем всплыл к поверхности за глотком воздуха, приподнимая слой льда на полдюйма над водой, и снова нырнул в глубину. Это не могло продолжаться долго. Ноги и руки окоченели и стали тяжелыми, каждое движение давалось с трудом, желание тела подчиняться моим приказам убывало с каждой секундой.

Я поднимался за воздухом еще дважды, прежде чем холод сделался совершенно невыносимым, затем доплыл до западной набережной и выбрался на берег канала. Несколько мгновений я лежал полумертвый на грязной булыжной набережной, пытаясь заставить себя двигаться, но тело отказывалось мне подчиниться. Лишь мысль о том, что может со мной случиться, если Краули и его люди найдут меня, — долгая пытка и неминуемая смерть, — придала мне достаточно сил, чтобы подняться на ноги.

Моя уловка не сработала бы в любой другой день. Преследователи обязательно заметили бы, как я выбираюсь из воды, и скоро настигли бы меня, но туман с реки был настолько густым, что лишал всякого возможности видеть на несколько шагов впереди, и преследование становилось почти невозможным. Краули попался на мою хитрость. Я слышал издалека, как его головорезы кричат друг на друга, пытаясь понять, где меня упустили.

Я знал, что не вернусь в «Пьяного графа». Я даже и не пытался. Я просто свернул в переулок и направился на юг, двигаясь так быстро, как только мог. Холодный ветер больно лизал мне лицо, сырые волосы примерзали к коже на голове, рождая особенно неприятные ощущения. Если в ближайшее время я не избавлюсь от мокрой одежды и не окажусь у огня, то холод сделает то, что не удалось Краули. Быть может, не так болезненно, но так же верно.

Узкие улочки кривились и петляли передо мной, мое зрение то затуманивалось, то вновь прояснялось, дикая боль сжимала мне грудь. Оставалось пройти всего несколько кварталов. Казалось, произойдет чудо, если я доберусь до цели.

Медленный бег сменился полуходьбой, затем перешел в медленный шаг, затем стал похож на неуклюжее ковыляние.

Еще один шаг.

И еще.

Через ограждения из белого камня я перелезал с позорной неловкостью, всякий раз разбивая о них колени. Моему заледеневшему телу было трудно справиться даже с этими низкими стенами. Перевалившись вперед головой через последнее препятствие, я плюхнулся на землю у основания башни. Нащупывая под рубахой Око, которое взял у Криспина, я думал, что смогу разрушить оборону Гнезда, но пальцы не слушались меня, и я понимал, что в любом случае не смогу достичь концентрации, которая требуется для управления силами талисмана. Подняв себя на ноги, я тщетно застучал по двери, но моя мольба о доступе в башню затерялась в потоках ветра.

Горгулья, точно немой свидетель моих напрасных усилий, хранила молчание. И я рухнул на землю.

30

На девятнадцатом году моей жизни, в середине лета, Ригус охватила предвоенная лихорадка. Улицы гудели молвой о провале Хемдельского соглашения, новости сообщали, что наши континентальные союзники, Мирадин и Нестрия, мобилизуют войска для защиты своих границ от дренской угрозы. Верховный канцлер Аспит вначале объявил о призыве двадцати тысяч солдат, впоследствии была собрана величайшая за всю историю Империи армия. Едва ли кто-нибудь думал тогда, что эта первая жертва послужит искрой, из которой разгорится пламя пожара, способного испепелить целый материк.

В послевоенные годы я слышал множество различных объяснений причин Войны. Когда я записался в армию, мне говорили, что мы идем умирать во имя соблюдения соглашений, заключенных с нашими военными союзниками. Какую ощутимую выгоду, однако, я мог бы извлечь из обеспечения территориальной целостности дряхлеющей Мирадской империи с ее полоумным царем-жрецом или из помощи нестрианцам, желающим отомстить за обиды, нанесенные им молодой Дренской Республикой пятнадцать лет тому назад, — все это находилось и до сих пор остается выше моего понимания. Хотя это не так уж важно. Руководство легко отказалось от этой идеи, едва наши вечные союзники капитулировали через два года конфликта. Затем начались разговоры о том, будто мое присутствие за сотни миль от дома необходимо, чтобы защитить заморские интересы Короны и не дать дренцам занять незамерзающий порт, который позволил бы им угрожать сокровищницам нашей Империи, разбросанным на большом расстоянии друг от друга. Мой знакомый учитель, один из моих клиентов, однажды пытался объяснить, что Война явилась неизбежным побочным продуктом того, что он называл «растущей ролью олигархических финансовых интересов». Правда, в тот момент мы изрядно заправились амброзией, и я с трудом улавливал ход его мыслей. Я слышал множество объяснений. Да и сейчас еще, черт возьми, половина Низкого города винит во всем банковские дома островитян вместе с их сверхъестественным влиянием при дворе.

Но я помню настроения, царившие перед Войной, помню плотные очереди новобранцев перед рекрутскими пунктами. Я помню речевки — «Дренцы — подлые рабы, мы положим их в гробы!» — которые неслись из каждой пивной города в любое время дня и ночи. Я помню молнию в грозовом небе и влюбленных, расстающихся друг с другом на улицах, и я могу высказать свое мнение. Мы пошли воевать, потому что военный поход — это здорово, потому что есть в груди человеческой нечто такое, что приятно трепещет при самой мысли, но не перед лицом реальности, о массовом убийстве себе подобных. Война не забава, война — это несчастье. А развязывание войны? Развязывание войны чертовски интереснее ночного улета от янтарной смолы.

Что до меня, то детство, проведенное в драках с крысами за свежие отбросы, едва ли способствует внушению таких добродетелей среднего сословия, как национализм и ксенофобия, что побуждают человека к мысли об убийстве людей, которых он никогда не видел. Но армейская пайка перевесила еще один день в порту, по крайней мере, так считал я. Вербовщик заявил, что я вернусь домой через шесть месяцев, и выдал мне хитромудрый комплект кожаных доспехов и каску, которая с трудом налезала мне на голову. Военной подготовки у нас почти не было. Копье я увидел, только когда мы сошли на берег в Нестрии.

Я вступил в армию с первой волной рекрутов. В те первые ужасные месяцы военных действий, когда наши потери составляли три из четырех и четыре из пяти, нас иносказательно называли Потерянными детьми. Большинство парней, вместе с которыми я вышел в поход, погибли в первые двенадцать недель. И умирали они в мучительных криках, сраженные стрелой арбалета или дождем шрапнели.