Воспоминания Элизабет Франкенштейн - Теодор Рошак

Мы в домике Серафины. За окошком с темного неба густо сыплет снег, укутывая мир белым саваном. Серафина подбрасывает в очаг сучья — вечер предстоит долгий. Мы знаем, зачем собрались у нее на этот раз; пришла пора собрать семя.

— Чистое семя, — говорит Серафина, — пожертвованное добровольно и не опороченное животным желанием. Ты дашь то, что нам требуется, Виктор?

Виктор мужественно отвечает согласием. Он готовился сделать то, что от него ждали, с крайним тщанием выполняя указания Серафины. Несколько вечеров подряд он пил крепкий бульон, в котором Серафина растворила крохотный темно-красный шарик. Она говорит, что в его составе есть толика очищенной киновари, столь ничтожная, что не взвесить никакими весами. Это, говорит она, усилит отделение семенной жидкости и сделает ее более активной.

Она просит Виктора лечь на спину у очага и сжимает его голову коленями. Его худое, плоское тело вытянуто, вялый член весь на виду. Серафина кладет свои скрюченные пальцы ему на виски и принимается нежно поглаживать. Склонившись над ним, она напевает ему на ухо, но так тихо, что я не могу разобрать ни слова. Алу, нахохлившись наблюдающая за происходящим, вдруг оживляется и, выпрямившись на жердочке, вытягивает шею, чтобы лучше видеть. Горловым голосом вторит пению Серафины. Обычно Алу издает что-то похожее на хриплое карканье; но я обнаружила, что иногда, когда они с Серафиной переговариваются, голос ее меняется на мягкое тихое бормотание, будто они перешептываются тайком. Сейчас Алу этим убаюкивающим голосом подпевает Серафине, чьи седые космы падают на лицо Виктора, как завеса, скрывающая его лицо от посторонних глаз. Она будто увела его за собой в потаенное место. Спустя несколько минут Виктор погружается в сон наяву; вижу, как расслабляются его напрягшиеся мышцы. Дыхание становится глубоким, ровным. Серафина продолжает тихо напевать ему на ухо. Временами ее голос начинает звучать странно, словно доносясь из глубокой пещеры. В такие моменты мое сознание затуманивается, я как будто иду где-то далеко отсюда, перед глазами плывут полутени фигур. Это женщины из книг, но сейчас я нахожусь среди них и делаю то же, что они: прихорашиваюсь для моего господина, озабоченная тем, чтобы доставить ему наслаждение. Я смотрю на себя как на актрису на сцене воображения, дивлюсь тому, как владею этим искусством. Мое тело роскошно, груди как у женщин из «Лавандовой книги», изумительные бедра. Я кажусь себе прекрасной, как Франсина. Я могу обвиться, словно змея, вокруг моего ждущего любовника. Серафина вновь наклоняется к уху Виктора; теперь она вполголоса напевает экзотическую колыбельную, гнусавую, чувственную, в которой я узнаю песню ее далекого народа. Постепенно голос ее меняется, становясь светлей, текучей, чуть ли не сладкозвучным. В нем явно слышатся лукаво-веселые нотки, манящий смех. Я стряхиваю сонливость и с любопытством смотрю: неужто это все та же Серафина? Голос звучит обольстительно, словно это другая, молодая женщина страстно шепчет своему возлюбленному. Мне хочется увидеть ее лицо, убедиться, она ли это. Но завеса ее волос, ставших будто темней, блестящей, почти как черный шелк, вновь скрывает ее от меня.

Спустя несколько мгновений вижу, что мужской орган Виктора оживает и начинает увеличиваться. Еще мгновение, и он окончательно восстает. Внутри, в глубине ощущаю сладостный ответный спазм. Это беззвучный язык тела, на котором мы с Виктором начинаем общаться все уверенней.

Той ночью я впервые совершаю ритуал Спящего Императора, о котором узнала из «Лавандовой книги».

Не могу сказать, как долго это продолжалось. Я потеряла всякое ощущение времени, проходя все стадии ритуала. Я будто плыву на волне экстаза, пока Серафина не возвращает меня к реальности. Слышу, она шепотом зовет меня:

— Элизабет…

Прихожу в себя и вижу: я склонилась над Виктором и крепко держу в руках его член, у самых своих губ. Оглядываюсь на Серафину: она протягивает мне хрустальную чашу.

— Виктор готов. Подставь это под него вот тут и будь внимательна. Ни капли не должно пропасть.

Я повинуюсь: свободной рукой подставляю чашу и жду. Дыхание Виктора прерывается, легкая дрожь сотрясает его тело; рукой чувствую содрогание — и вдруг его член извергает шелковую струю. «Быстро!» — раздается требовательный шепот Серафины, напоминающей о том, что от меня требуется. Пора Дракону погрузиться в Нил; я ублажаю зверя, как учила меня Серафина, пока поток не орошает все царство. Это так волнующе: видеть, как Виктор исторгает семя! Ведь это таинство мужского тела, долженствующее совершаться во тьме и скрытно от глаз. Серафина, мурлыча одну из своих песен, поднимает чашу над головой и медленно вращает ее, пока семя и сгустившаяся кровь не смешиваются.

Несколько мгновений Виктор недвижно лежит, погруженный в состояние, близкое к трансу. Наконец он открывает глаза и видит склонившуюся над ним Серафину.

— Ну не говорила ли я тебе, — спрашивает она с ироничной усмешкой, — что ты возжелаешь старуху? — (Он удивленно хлопает глазами, потом резко садится и смотрит на нее в яростном недоумении.) — Эти кровь и семя не станут новой жизнью, — говорит Серафина, — как стали бы в женском чреве. Это мертвая материя в чаше. Но они обладают иной силой, дети мои. Они позволят вам заглянуть в чрево Самой Природы. Однако придется вам набраться терпения. Глубины мира еще скрыты от вас. Всему свое время.

Серафина переливает смесь в хрустальную вазу — вазу Гермеса, иногда называемую философским яйцом, — в которой ей предстоит храниться в плотно закупоренном виде. Потом убирает вазу в шкаф, до следующего занятия.

Понимает ли Виктор, что произошло? Позже, когда я рассказываю ему об этом, он пытается собрать обрывки воспоминаний. Но все, что он помнит, — это беспокойный сон, который нелегко пересказать. Он припоминает женщину под вуалью. Хотя он не видел ее лица, он был уверен, что она невероятно прекрасна. Она сказала ему: «Многие погибли, совершая наше Делание; но доверься мне и благополучно пройдешь свой путь». Затем она прижала его к своей груди и обняла, как любовница.

— Сначала, — признается Виктор тревожным шепотом, — я подумал, что это матушка! Я почувствовал такое волнение, что почти проснулся. Но женщина будто управляла моим сном и не позволила этого сделать. «Мне придется приподнять вуаль, если захочу поцеловать тебя», — сказала она. Я стал умолять ее не открывать лица, ибо боялся узнать, кто она. «Тогда ты должен поцеловать меня сюда, — не отступала она, — ибо нам нужно твое семя». И она распахнула одежды и обнажилась, — Он проводит рукой по моей груди, показывая, куда он поцеловал, — Она была до того красива… я не мог не исполнить ее пожелание. — Голос Виктора стал еще тише и напряженней. — Но когда я прильнул губами к ее груди, то смог очень смутно различить ее лицо под вуалью. И увидел, что это Серафина! Не та Серафина, какой мы знаем ее сейчас, но какой она могла быть когда-то, молодой и таинственно прекрасной. Нет, не так. Не молодой. Вне возраста. Могущей одновременно быть девушкой и матерью. Она так крепко прижала меня к груди, что я едва мог дышать. А потом, помню, все мое тело содрогнулось и ощущение было сладостным, как мед. Такого дивного ощущения я никогда не испытывал! После этого меня охватил глубокий покой, и мне было все равно, жив я или мертв.