Истинная правда. Языки средневекового правосудия - Ольга Игоревна Тогоева

Вопрос о насильственном крещении являлся одним из центральных для французского королевского судопроизводства в отношении евреев, начиная с правления Людовика VII (ордонанс 1144 г.). Особой строгостью отличался закон 1361 г., запрещавший крестить евреев против их желания. Одной из причин такой категоричности был запрет для выкрестов на занятия ростовщичеством, что больно ударяло по королевской казне. Церковь, рассматривавшая это ремесло как один из смертных грехов, в принципе также порицала насильственное обращение иудеев в христианство. Этим методом разрешалось действовать только в отношении мусульман и язычников. Церковная доктрина гласила, что в конце времен все иудеи сами перейдут в христианство, возвестив тем самым о втором Пришествии Христа. Впрочем, такая постановка вопроса была близка не всем богословам. Отрицая насилие, они призывали действовать методом убеждения, справедливо полагая, что для смены вероисповедания необходимо искреннее желание. Наилучшей формой подобного убеждения, с их точки зрения, были проповеди и теологические диспуты между христианами и иудеями, где каждый из выступавших доказывал преимущества своей религии[793].

Однако словесное убеждение также могло быть истолковано как насилие над человеком. В римском праве термин vis (насилие) ассоциировался с понятием metus (страх), в широком смысле означавшим любого рода вымогательство, принуждение. В нем различались два вида: vis absoluta (физическое насилие) и vis compulsiva – психическое принуждение, предполагавшее обоснованный страх (iustus metus), который мог заставить даже смелого человека действовать против своей воли[794]. Большинство средневековых юристов, в соответствии с римской традицией, сомневались в законности и эффективности убеждения, основанного на угрозах[795].

Однако, как представляется, Алом Кашмаре не относился к их числу. В его изложении выбор, предложенный Соломону из Барселоны, следовало расценивать именно как проявление vis compulsiva, т. е. как психическое давление на обвиняемого. Конечно, никто силой не заталкивал Соломона в купель, но ему совершенно ясно давали понять, насколько выгоднее будет для него христианская смерть. Как образованный юрист Алом Кашмаре имел полное право принимать участие в дискуссии и высказывать собственное мнение о степени допустимого насилия в зале суда. Но как королевский судья и автор образцового уголовного регистра он не мог открыто подвергнуть критике законодательство собственного монарха.

Ордонанс 1361 г. не просто запрещал насильственное крещение евреев, он также отрицал возможность воздействовать на них путем убеждения, т. е. заставлять посещать проповеди[796]. В 1368 г. адвокат парижских евреев Дени Кинон обратился к Карлу V с просьбой подтвердить данный запрет, поскольку проповеди с целью обращения иудеев в христианство продолжались. Кинон настаивал на том, что евреи не имеют привычки ходить в церковь и не получают от этого никакого религиозного удовлетворения. Напротив, они чувствуют себя там в опасности, подвергаются оскорблениям и насмешкам со стороны прихожан. Прошение евреев было удовлетворено[797].

Кашмаре обязан был знать об этом постановлении, тем более что негативное отношение к выкрестам оставалось в обществе неизменным[798]. Могло ли в образцовом регистре королевского суда появиться дело о принудительном крещении, если закон это запрещал? Мог ли его автор изменить детали реального судебного прецедента, дабы выразить таким образом собственное мнение по вопросу о крещении евреев[799]?

Если предположить, что дело Соломона из Барселоны являлось собственной интерпретацией Алома Кашмаре, перед нами сразу же встает вопрос о ее возможных источниках. Одним из них, как представляется, мог служить так называемый сюжет о раскаявшемся преступнике, который был известен к тому времени уже много веков и представлял собой «готовую форму», основанную на «всеохватном мифологическом образе»[800]. Рассмотрению этой темы как «временной исторической категории» во всех возможных проявлениях – от исландского мифа о Фритьофе и поэм о Робин Гуде до «Демона» Лермонтова и «Дубровского» Пушкина – было посвящено исследование «О неподвижных сюжетах и бродячих теоретиках»[801], в котором О.М. Фрейденберг на обширном литературном материале попыталась проследить, как видоизменялся сюжет о раскаявшемся разбойнике, какие сюжетные ходы получали особое звучание в ту или иную эпоху, каким образом «чистое» мировоззрение превратилось в «готовый композиционный стержень», а затем в фабулу[802].

Наиболее близкой по времени создания к «Регистру Шатле» в этом ряду оказывалась пьеса-миракль «Роберт-Дьявол», датируемая XIV в.: «Он одновременно черт, разбойник и святой. Его жизнь принадлежит дьяволу, и сам он убийца и насильник; собирает вокруг себя банды негодяев, удаляется в лес и делается атаманом разбойников. Но потом на него находит раскаянье и он кончает жизнь глубоким благочестием»[803]. Сюжет, таким образом, распадался на три ключевых момента: во-первых, Роберт продавал душу дьяволу; во-вторых, под влиянием этого богомерзкого поступка он становился разбойником (т. е., безусловно, преступником); в-третьих, спустя какое-то время он раскаивался в содеянном и умирал с именем Господа на устах.

История Соломона из Барселоны в интерпретации Алома Кашмаре вполне совпадала с этим описанием. То, что евреи – первые пособники дьявола на земле, давно продавшие ему душу, для средневекового христианина являлось практически аксиомой[804]. «И то правда, что жид – воплощенный дьявол», – восклицал Ланчелот в «Венецианском купце». Не только церковные проповеди, но и многочисленные мистерии и моралите, исполнявшиеся в театре и доступные взору и слуху каждого обывателя, свидетельствовали о том же. Так, например, в мистерии о священнике Теофиле героя лишали его поста, и он заключал договор с дьяволом при помощи еврея (в иных редакциях – с помощью нескольких евреев). От беды Теофила спасало лишь раскаяние[805]. Авторы мистерий отправляли всех иудеев прямиком в ад (например, в Jeux du Jugement dernier, Allegories de la Mort), и отражение подобных популярных идей мы находим в деле Соломона: судьи угрожали ему, что, отказавшись от истинной веры, он будет проклят навечно. Единственным способом вырвать иудея из лап дьявола являлось крещение. Вернее, дьявольский дух должен был сам покинуть душу своей жертвы под воздействием святой воды. В 1391 г. во время погромов в Валенсии разъяренная толпа христиан преследовала своих извечных противников с криками: «Смерть или святая вода!»[806]. Ростовщики-евреи, жадностью своей напоминавшие прожорливых собак из книги пророка Исайи, ассоциировались с грешниками, продавшими душу дьяволу.

Истории Роберта и Соломона совпадали и во втором пункте: оба они занимались преступным ремеслом. Что же касается влияния Нечистого на их жизненный выбор, то многочисленные воры-рецидивисты, описанные Аломом Кашмаре, регулярно прибегали к подобной уловке. Ссылаясь на происки дьявола, обвиняемые пытались снять с себя ответственность за преступление: признавая свершившийся факт, они убеждали судей, что личной их вины в этом нет, что они действовали «по наущению врага» (par temptacion de l’ennemi) и не несут за него ответственности. Их вина состояла лишь в том, что они поддались этому пагубному влиянию. И, хотя Соломон об этом не упоминал, для судей, по всей вероятности, такая связь