Ох и трудная эта забота из берлоги тянуть бегемота. А.И. на тему 1905 год. Общий файл. - Борис Каминский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Оба замолчали, размышляя каждый о своем. Мишенин продолжал мысленно спорить с Борисом, а Федотов думал об удивительной схожести реакций здешнего общества и общества их века.
Борис, будто споткнувшись, замер.
- Ильич! Есть мысль! Настоящая! - воскликнул с подъемом Федотов.
Повернувшись к математику, повторяясь и в скороговорке путая слова, он продолжил:
- Ильич, ты же умный человек. Ты на бумаге отрази все, к чему призывала интеллигенция в СССР и здешняя? Вовка, это же уникальный шанс! Мы же знаем, что было у нас, а сейчас видим, что происходит здесь. Черт побери, ты представь себе! Мы запишем все, к чему призывали наши демократы и тутошние. Потом мы запишем, что произошло здесь и что происходило у нас. Вова, самое главное, в таком случае не останется тумана ангажированных историков. В итоге получим реальное исторические исследование. Вова, да ведь на этом основании можно будет выявить сходства и различия психотипа нашего и здешнего демократов!
Борис весь был в предвкушении предстоящего открытия. Никаких выводов еще не было и в помине, но Федотов в мгновение ока осознал всю схожесть демократов всех времен и народов. Безусловно, этому способствовали контакты с местной либерально настроенной интеллигенцией. Исподволь накапливающиеся наблюдения вдруг выплеснулись в простое и очевидное: местные социалисты тождественны тем, кто во времена Федотова гордо называл себя демократами.
Ему привиделось, как он срамит своих друзей, отстаивавших демократические идеалы. Он увидел, как подносит к носу своего старинного 'заклятого' друга Лукича бумажки с выводами. Показывает, как тот похож на тех, кого только что поносил с яростной ненавистью. Ему привиделось, как его Лукич сдувается, опускает голову. Лукичу становится стыдно.
В сознании вихрем мелькнула набившая оскомину формула о единстве и борьбе противоположностей. Вспомнилось, что предают только свои.
На душе от этого стало кисло.
Борис точно так же мгновенно осознал, что ничего не переменится. Лукич так же будут тарахтеть о бесчеловечности коммунистического режима, лелея только свою жизнь неудачника.
Память услужливо выбросила на поверхность:
Спите себе, братцы, все вернется вновь,
Все должно в природе повториться.
И слова, и пули, и любовь, и кровь,
Времени не будет помириться.
От осознания бессмысленности всего сущего повеяло могильным холодком. Холодок тут же отступил, уступив место осознанию собственной правоты. Мелькнула мстительная мыслишка:
'А вот на тебе, Вова, сучара демократическая, я точно отыграюсь. Сам напишешь и сам увидишь себя в здешних либерастах'.
Все эти мысли заняли в сознании Федотова не более секунды. Ильич даже не заметил паузы.
- Охренеть можно! - вновь с экспрессией продолжил Федотов. - Да ведь и касательно сторонников державы надо так же все описать. Державы здешней и нашей.
Федотов удивлялся, как же он раньше не допендрил до такой простой мысли.
От встречи с Питером, от того, как прошел сегодняшний день, от предстоящих эпохальных открытий настроение вновь поднялось.
- Ильич, есть еще одна шикарная мысль!
После этой фразы Доцент похолодел. Он давно заметил, что в таком состоянии Федотов буквально фонтанирует 'гениальными' идеями, от которых нормальным людям лучше держаться подальше.
- Ильич. Мы встретимся с Колчаком! - сказал, как пригвоздил Федотов.
- ... с Александром Васильевичем Колчаком?
Мишенин растерялся. Ему представился просторный зал. Светлые окна до половины закрыты ниспадающими волнами ламбрекена. Он сообщает верховному правителю множество идей. Тот их слушает, но отчего-то не понимает. Одновременно в памяти всплыло искаженное злобой лицо сутенера, волокущего за волосы проститутку. Эту картину тут же заслонил печальный взгляд Настасьи.
От такого сумбура у Ильича невольно вырвалось:
- Борис, но что мы ему скажем? Он же еще мальчишка.
Икоса поглядывая на Мишенина, Борис на всю улицу громко продекламировал:
Мы глазик выколем,
Другой останется,
Будет знать буржуй,
Кому кланяться.
- Во как!
Федотов от души хлопнул по плечу обалдевшего Доцента.
- Да ты, Доцент, не расстраивайся, мы ему жизнь сохраним. Одноглазых правителей современная история не знает!
- Да ну тебя. Старый, а все в игрушки играешь. Товарищ майор, - добавил в конце Мишенин, как бы отдавая должное розыгрышу.
- Эх, Вова, хорошо-то как!
Борис, раскинув руки, загляделся на Млечный путь. Ильич невольно поддался хлещущей из Федотова первобытной радости бытия.
- А знаешь, Ильич,- все еще глядя в небо, произнес Федотов, - давай, действительно, встретимся с Колчаком. Ему же сейчас, наверное, и тридцати нет. Действительно, мальчишка. Просто посмотрим, кто он на самом деле, да и все тут.
- А почему бы и нет? - еще больше заражаясь оптимизмом, откликнулся Мишенин.
***
За завтраком, Александр Степанович выглядел неважно. Припухлые веки и круги под глазами говорили о дурно проведенной ночи. Одновременно было очевидно, что многие проблемы он разрешил и тем получил душевное равновесие.
- Господа, после всего, что вы рассказали, я пришел к выводу: от своей затеи вы не откажетесь. Да и сама затея грандиозна. Мне очевидно, что если даже десятая часть задуманного получится, вас ждет потрясающий успех. Отсюда я посчитал своим долгом всячески вам благоприятствовать.
Попов порывисто встал, сделав несколько шагов, вновь остановился, массируя с левой стороны грудь.
- Господа, я полностью с вами согласен, в вопросе сохранения секретности работ. По этой причине я настоятельно прошу вас аппараты изготовить в кронштадских мастерских. Если вы не против, то сейчас мы зайдем в институт, где через канцелярию я оформлю письмо на имя Главного Командира кронштадтского порта. В порту вам надо будет встретиться с заведующим радиомастерской Леонидом Евгеньевичем Коринфским. Вот к нему рекомендательное письмо.
Передав письмо, профессор сделал паузу. Он явно хотел что-то добавить, но испытывал то ли неловкость, то ли сомнения. Переселенцы не торопили. Еще раз потерев грудь, где дано пошаливало сердце, наконец, решился:
- Господа, должен вам сообщить: мы с господином Коринфским имеем отношения к секретам державы. Поверьте, это никоим образом не относится к третьему отделению, но является гарантией сохранения ваших секретов.
Попову было не по себе от мысли, что его могут понять превратно. Переселенцам же эти рефлексии доставляли почти эстетическое наслаждение. Даже Ильич о хранении секретов знал не в пример больше профессора. Дело дошло до курьеза, как-то прочитав очередную статью о положении на фронте, Мишенин в сердцах выдал: 'НКВД на вас нет. Журналяки болтливые'. С этого момента фраза стала крылатой.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});