Пираты Короля-Солнца(ч1-5,по главу19) - Марина Алексеева

– Игнасио Лойола! – повторила я настойчиво,- Мы говорим о Лойоле.

Мне показалось, виконт опять впадает в задумчивость и начинает уноситься мыслями к своей ХРОМУЛЕ Лавальер. Виконт налил себе ликерчику, и я, осмелев, подставила рюмку, попросив самую малость – донышко закрыть.

– Залечив раны, Лойола обратился на служение богу с тем же фанатизмом, с каким он привык сражаться с врагами. В тридцатилетнем возрасте он надел нищенское рубище и стал монахом-отшельником, он жил в пещере на обрывистом берегу реки и там писал свою первую книгу.

– Вот и молодец!

– Я не вижу смысла в том, чтобы книгу писать именно в пещере и носить нищенское рубище. Что он, не мог заниматься этим у себя дома, черт его подери?

– А может, он был очень бедный, и ему не на что было купить бумагу и одежду?

– Совсем бедный! На мой взгляд, это крайность.

Я тоже считала, что это крайность, но стала спорить из вредности.

– В книге этой, – продолжал виконт,- Иисус Христос был представлен благородным рыцарем, а апостолы выглядели как оруженосцы.

– Разве это плохо? Я почел бы за величайшую честь быть при Иисусе вроде пажа. А вы сами, что, не хотели бы быть его вооруженным Апостолом? Оруженосцем?

– Мне кажется, дону Игнасио изменило чувство меры. Все уже сказали евангелисты. Тут нечего добавить, Вандом.

– Я слышал, что дон Игнасио, не владея латынью, уже взрослым человеком, сел за парту с малыми детьми, потому что для духовной войны латынь ему была необходима.

– Ne puero gladium dederis!*- пробормотал виконт,- Я не собираюсь нападать на дона Игнасио, мир праху его. Но нынешние иезуиты – неужели вам нравится эта отвратительная публика? Вы только что пили за Генриха IV, а ведь иезуиты устроили на него 19 покушений.

… *Ne puero gladium dederis! /лат./ Нэ пуэро гладиум дэдэрис – Не давай ребенку меч.

…

– Что вы говорите? – я так и подскочила, / аббатисса мне таких гадостей не рассказывала / – Быть того не может!

– Девятнадцать раз,- повторил виконт,- Если не больше. И кинжалы и пули. И добились-таки своего, сукины дети.

– Равальяка натравили Кончини и его Элеонора. Не без участия Марии Медичи. Разве вы не знаете?

– Есть много версий. В этом и испанский двор был замешан и те же иезуиты.

– Испанский двор, возможно, но с иезуитами Генрих жил в мире и дружбе. Отец Коттон был его духовником.

– В мире – возможно, но не в дружбе. А вы слышали о таком Жаке Шателе?

– Нет, сударь, впервые слышу от вас это имя.

– Так вот. Для вашего общего развития, милый паж. 27 декабря 1585 года к королю Генриху, принимавшему придворных, подбежал неизвестный и попытался сразить ударом ножа в грудь. Убийца промахнулся – Генрих как раз в эту минуту наклонился, лезвие скользнуло по лицу и выбило королю зуб. Покушавшийся Жан Шатель был орудием иезуитов – отцов Гишера и Гере. Преступника казнили, иезуитов выгнали из Франции. Через восемь лет они вернулись. А зуб Жана Шателя иезуиты берегли как реликвию.

– Вы издеваетесь, виконт, скажите, что это неправда, и вы это выдумали? Это невероятно!

– Я говорю то, что было.

– Зуб? А может, это был все-таки зуб Генриха?

– Спросите у иезуитов. На Генриха у них был зуб, так вернее.

– Вы сказали, что королю выбил зуб убийца, подосланный иезуитами, и я подумал…Слушайте! Но покушение было ДО Нантского эдикта! Эдикт был принят в 1598 году, верно?

Тут виконт посмотрел на меня не с насмешкой, а, как мне показалось, с уважением и кивнул головой.

– Но злодейство свое они все же осуществили. Разве убийство Генриха – к вящей славе божьей?

– Я ничего не знал об этом.

– Из Равальяка сделали козла отпущения, но за его отвратительной фигурой прячутся, как и вы, Анри, справедливо заметили, более важные персоны. Ну, то, что на каждой кухне и в каждой гостиной судачат о том, что в этом замешана Мария Медичи и ее приближенные, ясно как день. Плюс иезуиты.

– Но это было очень давно, сейчас они уже не такие. Я знавал одну аббатиссу.

– И я знавал одну аббатиссу.

– Вы о ком?

Оказалось, мы говорили об одной и той же аббатиссе, которая для меня была строгой наставницей, а виконт обозвал ее фанатичкой и "черной монахиней".

– Аббатисса как раз и утверждала то, что она и ее сподвижники – "белые иезуиты''! Что их сфера – образование и духовная жизнь! Жизнь души!

– Волчица в овечьей шкуре,- прошептал виконт, – Промывает мозги малолеткам ваша аббатисса.

– У вас какие-то личные причины так резко отзываться о святой матери?

– Отстаньте,- огрызнулся виконт и опять опрокинул рюмку ликерчика.

Я и разозлилась на него и испугалась за него одновременно. Я полагала – ведь я пришла раньше на несколько минут – что первый тост пили, по традиции "Короны"- за короля. За Луи XIV. За Генриха пили, когда был суп с курятиной. Уже второй тост! Я подумала, что Бражелон, проведав об этой традиции, намеренно опоздал к ужину, чтобы не пить за Людовика. Но так не может без конца продолжаться! Не может же он постоянно опаздывать! Не может пропускать все тосты вообще – не выдержит. И не может ничего не есть, удалившись в свою каюту, как Ахиллес в шатер.

Я решила все же улучить минутку и объяснить ситуацию капитану де Вентадорну. Потом, когда ужин закончится. И предлог придумала – книгу о Китае, ибо уже успела узнать, что на ''Короне'' отличная библиотека.

3.НОЧЬ НА КОРАБЛЕ. КИСЛЫЙ ВИНОГРАД.

А еще я подумала, что чуть себя не выдала. Какая неосторожность! Стоило задать вопрос: ''А откуда вы, шевалье де Вандом, знаете эту аббатиссу?'' – Как мне выкручиваться? С виконтом-то все ясно, я же помню, как он со своими гвардейцами охранял наш монастырь от мародеров де Фуа.

Ему-то можно не скрывать свое знакомство с аббатиссой, здесь все чисто. Но меня занесло в споре, и я пила ликерчик, вязкий, крепкий – шампанское лучше! Но, хоть я и выпила самую малость, столовую ложку, щеки у меня разгорелись, я почувствовала прилив храбрости и осмелела до того, что дернула виконта за рукав.

– Сударь?

А виконт так присосался к вишневому ликерчику, опять налил себе из пузатой бутылки.

– Что, еще ликеру?

– Да! Будьте так добры!

– Извольте.

На этот раз виконт налил мне побольше: две столовых ложки. Мне все-таки было обидно за миссионеров. За тех, кого аббатисса называла ''белыми иезуитами'', хотя самое аббатиссу виконт назвал ''черной монахиней". Я не могу терпеть, когда кого-нибудь несправедливо обижают, когда на кого-нибудь возводят напраслину. И, хотя элита Ордена мне представлялась довольно зловещей и коварной публикой, миссионеры, рядовые его члены, всегда вызывали у меня горячее сочувствие и страх за их судьбу. И меня понесло! Я думала о Китае, об Индии, об Америке, о Тибете с его Далай Ламой, о Канаде – о целой Земле, где к диким людям идут отважные миссионеры, вооруженные только святым крестом и Словом Божьим.