Последнее лето в национальном парке - Маргарита Шелехова

— Я не знаю, — с трудом извлеклось из моей памяти, потому что действительно было совершенно непонятно, кто я, откуда я и куда должен идти, — I do not know.

Ей это понравилось, и она продолжила свой внимательный и весьма бесцеремонный осмотр, пока я не почувствовал сильного внутреннего беспокойства.

— Должно быть, ты Альгис, посланник богов, — сказала она тогда, — первая категория, из ненадежного класса «б». Мне повезло — к нам уже давно никто не ездит.

— Может, снимешь с меня сеть? — попросил я, в надежде выпутаться из ситуации и слинять при первом же удобном случае, но она погладила меня по лицу сквозь ячейки сети.

— Не пугайся ты так, — сказала она как-то механически, — ведь я люблю тебя, и собираюсь любить вечно, если тебе это пригодится, конечно.

— Мне пригодится, — заверил я, и она стала распутывать сеть. Когда я, наконец, поднялся на ноги, а она сидела у моих ног, как самая обыкновенная женщина, обхватив руками свои колени, скрытые широкой коричневой юбкой, то перевес был уже явно на моей стороне. Она смотрела на меня снизу вверх и ждала, пока я понял, чего она ждет, и мне вдруг захотелось поверить ей.

— Я пойду, пожалуй, — сказал я крайне нерешительно, отжав воду из куртки, но в этот момент снова раздалось знакомое приятное пение. Кровожадные твари уже окружили нас, и, оскалив бледные рты, перебирали от нетерпения ногами. На этот раз их белые пушистые прелести были спрятаны под маскировочными костюмами фирмы «Скалмантас», и английские снайперские винтовочки приветливо покачивались за плечами в такт нехитрой мелодии.

— Посиди со мной, утром они уйдут, — предложила мне моя спасительница, охарактеризовав хороводниц любимым анекдотом первых думских депутатов, — варятся в озере полминуты, а уже такие крутые. Раньше их здесь не было — моторок боялись.

— Чего им не хватает? — спросил я, потому что по ходу дела усомнился в сексуальном характере их домогательств.

— Зелененьких, чтобы в музее отовариться, — ответила она со вздохом, — сейчас распродажа по сниженным ценам. Как Озеринас в столицу переехал — совсем неуправляемыми стали. И вообще все надоело…

Расцарапанная когтями спина слегка саднила, и подождать лучших времен представлялось вполне логичным, и мы сидели рядом, и смотрели друг на друга, пока певицы не скрылись от наших глаз в сгустившемся черном тумане, и у меня не начался сильный озноб. Тогда она сняла с меня мокрую рубашку и, прижавшись ко мне, натянула на наши плечи свою большую вязаную кофту. Голова вдруг отяжелела, и мне мучительно захотелось отползти от разбитой машины подальше, но ватное тело не хотело слушаться, и я стонал в надежде найти кого-нибудь в этом тумане, и помощь, в конце концов, приходила, и я целовал в благодарность чьи-то горячие и сухие руки, но потом мне казалось, что нужно отползти еще немного, и все повторялось снова и снова.

Очнувшись, я обнаружил, что женщина исчезла. Интердевочки тоже не проглядывались. Я нащупал большую шишку на затылке и сформулировал первый вопрос следующим образом:

— А были ли девочки вообще?

Ответ напрашивался сам собой, и я побрел вдоль шоссе в надежде найти помощь. Через некоторое время из тумана выплыл корявый деревянный столб с двумя резными конскими головами. Я прочитал непонятную надпись, выжженную по дереву — «Videvuta & Brutena». Тут голова моя слегка закружилась, и туман наполнился крупными прозрачными инфузориями с нервно подрагивающими ресничками. Я сел на землю.

Конские головы неприятно оскалились и плюнули друг другу в деревянные морды. Волны жгучей ненависти покатились от столба, обжигая кожу моих рук, а инфузории прибавили скорость, и, когда одна из них плюхнулась об столб, то надпись уже выглядела как-то по-гречески, и вместо двух коней над ней красовались два коротких бревна, незамедлительно пустившихся в драку.

Я попытался вернуться к шоссе, но оно бесследно сгинуло в густом тумане, и спустя полчаса стало понятно, что я попросту заблудился в лесу. Сосны имели какой-то пожухлый рыжеватый вид, и комарье висело в тумане тучами. Огромные, в рост человека, грибызонтики перемежались с гигантскими красными сыроежками, сильно смахивающими на мухоморы. Я наткнулся на маленькое округлое озерцо со сгнившими мостками, сплошь заросшее ржавыми листьями со странными бутонами в виде абсолютно правильных оранжевых шаров. На той стороне озера кто-то суетился, и я поспешил туда.

Обогнув озеро и осторожно выглянув из кустов, я замер в полном ужасе. Волосатый тип в окровавленном белом халате и черной квадратной маске, разрезал живот голой девицы скальпелем, аккуратно вырезая внутренности и набивая полости памперсами. Вторая молодая женщина лежала неподалеку под сосной, уже освободившись от лишнего, и счастливая улыбка не сходила с ее лица. Когда такая же улыбка засияла на личике оперируемой, доктор перешел к последней девице, одетой в красные джинсы.

— Предоплата сахаром, — отчеканила ему девица, протягивая пакетик, — тринадцатая добродетель, пристойная девицам, есть стыдливость. Я даже купаюсь в джинсах!

Тут доктор решил продемонстрировать свое знание филиппинской хирургии, поэтому отложил скальпель, и, прищелкнув пальцами у груди пациентки, быстро извлек оттуда сердце без всяких там стриптизов и инструментов. Налюбовавшись вдоволь своей работой, он швырнул сердце на большой серый валун, лежавший на берегу озера, и оно раскололось на мелкие кусочки. Грудной мальчик с волосатым хвостиком на копчике, снимавший это представление маленькой кинокамерой с сосновой ветки, радостно захлопал в ладоши и, не удержавшись, свалился вниз.

— Иди сюда, сынок, покушай, — ласково сказал доктор и подал мальчику сырую женскую печень, — не хуже Галлины Бланки.

Тот потер ушибленный позвоночник и стал сосать печенку, урча от удовольствия и виляя хвостиком.

Печенка исчезала со страшной скоростью, и дитя уже кидало жадные взгляды по сторонам.

— Красть хорошеньких мальчиков из приличных семей — моя слабость, но для романтического героя ты слишком любишь поесть, — заметила первая девица, провожая глазами свое кровное содержимое.

— Знаешь, — сказало дитя, присасываясь к следующей печени, — все выглядит какой-то страшной нелепицей. Ты позволишь мне объясниться?

— Сдохнешь здесь от экзистенций с самоанализом, — вздохнула хозяйка второй печени, — и вообще отойди подальше от гроба.

— Съел — и порядок, — задумчиво произнес отец со скальпелем в руках, раскладывая на траве женский купальник, — а для баб необходима японская модель воспитания — усиление внешнего контроля по мере взросления. В этом случае внезапная потеря хороших манер практически исключена.

Девицы захлопали в ладоши, но тут раздался колокольный звон, и из-за деревьев показалось свиное стадо с пожилым пастухом, несшим на плече огромную острую косу. Сзади плелась странного вида корова с обломанным рогом. Когда процессия приблизилась, то волосатый радостно оживился и ухватил корову за хвост.

— Когда б вы знали, как ужасно томиться жаждою любви, пылать — и разумом всечасно смирять волнение в крови… — произнес он оперным голосом, перемежая слова нецензурными выражениями и демоническим хохотом.

— Из тех, кто мягко стелет, — обратилась корова к девицам, кивнув в сторону волосатого, — но очень неприятен и груб — просто оторопь берет при более близком знакомстве. Собственно говоря, мы уже две недели, как расплевались.

— Скромным нужно быть в жизни, а в науке быть скромным нельзя… — заметила ей довольно ехидно девица в красных джинсах.

— … как и в любви, — добавили хором ее соседки и сделали мечтательные глаза.

— Нужно преодолевать свой пол, возраст и национальность, — возразила корова, и ее ярко-розовые глянцевые бока, украшенные рекламой разведенного спирта «Royal», затряслись от возмущения, — я совершенно бессовестно пользуюсь этим при встречах с гаишниками.

— Они не возражают?

— Им не до этого — сломанная карьера, потерянные иллюзии, плохой сон.

— Вот вы, например, — обратилась она к пастуху, — вы, вероятно, рассматриваете весь мир, как одну большую клинику неврозов?

Пастух снял косу и быстрым движением перерезал себе горло, а свиньи, поднявшись на задние ноги, образовали пирамидку, поблагодарили неизвестного мне товарища Крукиса за свое счастливое детство и принялись лизать окровавленную траву.

Я тихонько пятился назад, загораживаясь прибрежными кустами, а потом дал деру. Я бежал, спотыкаясь о грибы, пока мои ноги не запутались в мокрых холодных зарослях гигантской черники, и я не грохнулся на какого-то мертвенно-бледного старца с клочковатой седой бородой. Конец бороды был приклеен голубой краской к мощному еловому стволу немного ниже веток, украшенных позолоченными фигурками пузыря, лаптя и соломинки.