Золотой характер - Виктор Ефимович Ардов

само собой сошлось? Клянется и божится: само собой. Но я-таки думаю — он подстроил! Ты ж глянь: только они поговорили про Ильичеву квартиру — вот тебе Трофим поднимается и зовет гостей в клуб. И ведет их прямесенько мимо новой Антоновой хаты, а она же фасонистая, так свежей краской и горит! Остановились китайцы, да тут и любой бы остановился, кругом хаты как хаты, кубанские, под камышом, а она, раскрасавица, заморского образца, еще и крыша крутая, острая. Остановились, переглянулись, спрашивают: «Что это?»

Эх, подвел сатанячий Трофим! Челомбитько стоит на виду у всех, пот с него ручьем льется, а кругом же народ! Соседи подошли, бабы, ребятишки сбежались… Что сказать? «А это, говорит, товарищи гости, как бы вам понятнее объяснить… Это, в общем и целом…» Тут и ввязывается, ему на беду, Наташка Зинченкова, веселая такая вдовушка, язык — как помело. Ввязывается и от всей своей веселой души хочет пособить Челомбитьке: «Твоя же хата, Антон Федорович! Твоя! Так и скажи гостям, пусть полюбуются». Что тут с Антоном делается! Как вызверился, как заходился бабу чернить: «Ах, чертова цокотуха, тебя пытают!.. Извините, товарищи гости, не воспитали мы бабу… А это, в общем и целом, строение…» — «Ясли», — тихонько подсказывает Лиходед. «Ну, ясная вещь, ясли! Я же так и хотел сказать… Жара клятая разморила… Ясли для ребятишек!».

В один миг распрощался с домом. Уже потом мы подсчитали: в шестьдесят тысяч ему обошлась Наташкина подмога. Не будь этой чертячей бабы, может, и выкрутился б Антон… Почему в шестьдесят тысяч? Да он же грошей не взял с колхоза! Форсун отчаянный. Как закусил, так и понесся! Видно, рассчитывал: «Хоть хаты лишусь, зато слава по краю прокатится…»

— А при чем тут ЗИЛ? — спросил я.

— Все одной веревочкой связано. Как китайцы уехали, разонравился ЗИЛ Челомбитьке. И что это, мол, за карета: по стерне на ней не поедешь — грязи боится, едем с поля — нельзя баб подвезти, ковер запачкают. «Давай ее, Степа, продадим!» Отбили мы объявление в газете, наехали купцы-председатели, ходят вокруг ЗИЛа, облизываются, а брать не берут. Подозрительно им: почему это сам Челомбитько, известнейший человек, богатей и задавака, почему это он такую нарядную машину продает? Антон их всячески оплетал: и доктора, видишь, ему запретили ездить на мягком, и пятое, и десятое… Боятся! Походят, походят и прощаются: нет, мол, извини, Антон Федорович, раз уж ты продаешь, значит, какой-то вред от этой машины, ну ее к бисову батьке… Антон и цену сбавлял и купцов подпаивал и аж тогда продал, когда спустился к нам с гор какой-то смельчак, молча отсчитал гроши и угнал ЗИЛ. А Антон на радостях выпил добре и пересел на «мухобойку». Заметь: и «Победу» не стал покупать! Тоже форс особого рода. Все председатели на «Победах», а он один на «мухобойке». Демократ, глядите на него! Ему — краса, а мне — мучение… И Лиходед за меня не вступится. «Ничего, ничего, говорит, пока мяса вдесятеро не дадим и школу с интернатом не построим, вот это самая разлюбезная под вас машина!»

Степан Терентьевич осуждающие глянул на «мухобойку», сплюнул и добавил, вздохнув:

— Вот такое, браток, вытворяет этот Трофим, так он Челомбитька воспитывает… Что Антон? Да когда указ объявили насчет Героя, ему б, Антону, радоваться, а он в райком полетел. Выходит оттуда краснее красного, злой, распаленный. Я понять ничего не могу, а он: «Знаешь, Степа, Лиходеда-то не наградили!» — «Ну что ж, говорю, Антон Федорович, значит, не заслужил он. Сверху видней». — «Да сверху-то как раз одного меня и заметно! Откуда ж наверху будут знать, кто тут надо мной руководствует да мозги мне вправляет? То райком должен был представить, а в райкоме, видишь, новые люди — им дай показатели! А какие у Трофима показатели? Он не доярка, его литрами не взвесишь. А я, кабы это дозволялось, ей-богу, свою б награду переполовинил. Звезду, так уж тому и быть, себе б оставил, а орден Ленина ему, Трофиму, отдал…»

Степан Терентьевич покачал головой, не то удивляясь нежданной щедрости Челомбитька, не то осуждая его. Потом долго смотрел в разлет улицы. Там, цепляя за полыхающие провода, медленно катилось на покой пыльное солнце…

— Нет, видно, не дождемся Антона, — сказал он наконец. — Извини, браток, придется тебе шукать других попутчиков.

Мы простились, а через полчаса к «пятачку» подкатил попутный грузовичок и, громыхая, увез меня на хутор Бичовый…

Иван Рахилло

КРАСНАЯ ШАПОЧКА

Доктор филологических наук Антон Ильич Тюльпанов выехал воскресным вечером в лес прогуляться на лыжах. Повернув по лыжне на просеку, он остановился на прогалинке, картинно освещенной заходящим солнцем, и, опершись на лыжные палки, блаженно закрыл глаза. «Боже, какое наслаждение, — думал Тюльпанов, глубоко втягивая в легкие кристально чистый, пахнущий хвоей, свежий морозный воздух, — все-таки мы, горожане, не умеем по-настоящему пользоваться дарами природы»…

Антон Ильич с удовлетворением прислушался к работе сердца: оно стучало ровно и радостно.

В прошлом году Тюльпанов болел гриппом, и после выздоровления сердце у него стало немного пошаливать. Несмотря на то что Антон Ильич был причастен к науке как ученый-филолог, о работе сердца он имел весьма смутное представление: какие-то два желудочка, левый и правый, предсердие, аорта, сердечная мышца, а что, как оно там устроено, он в подробностях не разбирался. Так приблизительно думал он и о работе автомобильного мотора: везет — и слава богу, а испортится — шофер разберется, ему там видней…

Но с тех пор как стало покалывать в левой стороне груди, Тюльпанов уже невольно стал интересоваться всем тем, что относилось к работе сердца. Однажды в журнале, в отделе «А знаете ли вы?..» он прочитал о том, что человеческое сердце перегоняет за сутки около десяти тысяч литров крови. Десять тонн!.. Десять тонн… такой небольшой моторчик, размером не больше кулака! Эта новость потрясла его… Антон Ильич немедленно поехал в поликлинику.

Старый профессор внимательно выслушал его, расспросил о жизни и написал рецепт.

— Да, батенька, — сказал со вздохом профессор, — здоровье — это государственное имущество. Наше оружие. Его надо и сохранять как оружие. Вам уже давно перевалило за пятьдесят, пора переменить походку жизни. Надо переключиться на вторую скорость. Меньше излишеств, и больше отдыха и покоя. Размеренный ритм. Вы, между прочим, женаты? — поинтересовался профессор.

— Вдов. А разве это имеет отношение к сердцу?

— Самое прямое. Семейная жизнь спокойнее, тише.

— Ну, а все-таки, как с сердцем? — с тревожным любопытством спросил Антон Ильич. — Объясните мне образно.

— Образно? — Очки профессора сверкнули добрым, понимающим блеском. — Представьте, по улице едет старый, разбитый