Наследница - Мери Каммингс

Бруни продолжала всхлипывать:

— Ну что я, виновата, что они все ко мне клеятся?! Она с парнем куда-то приходила, а потом он меня видел — и все... А некоторые специально с ней знакомились — из-за меня-я... А она такая хорошая, а этим кобелям только одного надо...

— А Филипп где, по-твоему? — попытался он пробиться сквозь пелену слез, одновременно подзывая жестом появившееся в поле зрения такси.

— За ней пошел... Он же видит, что я при тебе, а ты, вроде, не очень набравшись. А она одна-а, — Бруни истерически рассмеялась. — Ты что думаешь, она — с Филиппом? Да в жизни она такого не сделает, в жизни не сделает! Это я у нее парней уводила, а она слишком правильная, чтобы чужое брать! Да и вообще... — что «вообще», выяснить не удалось: баронессе фон Вальрехт хватило легкого толчка, чтобы нырнуть носом вниз в открытую дверь такси и, оказавшись задницей вверх на сидении, начать барахтаться, как перевернутая черепаха.

Пропихнув ее вглубь, Тед втиснулся рядом — Бруни тут же снова повисла у него на шее. Впрочем, никаких сексуальных претензий к нему она не имела — он был необходим ей лишь как аудитория для истерически-бессвязного монолога:

— Она всегда была правильной, с самого начала. Я ее сначала ненавидела, а потом поняла, это она не выпендривается, она от природы хорошая! Я у нее парней уводила — прямо на танцульке, представляешь?!! Думала, разозлится хоть, а она не злилась. Улыбается и свое твердит: я, мол, знаю, Бруни, что ты меня красивее — ну не ссориться же нам из-за этого! Тогда она и начала домой одна уходить — сразу, как увидит, что ее парень на меня клюнул. Вот и сейчас... Что я наделала, ну что я за сука такая! Кому я нужна, кроме нее? Папаше, который мне любые деньги готов платить, лишь бы я под ногами не путалась и проблем не создавала? Или этому мудаку Филиппу, который меня трахает, когда зову, а сам дешевкой считает, и когда я с другим ухожу, эдак с усмешечкой смотрит? А может, я нарочно — может, я хочу, чтобы он кому-нибудь из-за меня морду набил?! А я и есть дешевка! Они со школы ко мне липли, потому что знали, что я любому дам!

Как-то само собой вышло, что голова баронессы уютно устроилась у него на плече. Похлопывая по спине, Тед безуспешно пытался успокоить ее, прекрасно понимая, что она пьяна вдрызг и завтра пожалеет о том, что разоткровенничалась перед ним.

Уже в вестибюле Бруни внезапно заорала, что хочет в бар — и пошли они все! Пообещав, что сейчас ей будет бар, Тед забрал у портье ключ, впихнул ее в лифт и поднялся на три этажа — к этому времени госпожу баронессу развезло окончательно, и она еле стояла на ногах.

Довел до номера, втолкнул внутрь. При виде дивана мысли ее сразу же приняли другое направление, и она поволоклась к нему, на ходу раздеваясь.

— Ты че — иди сюда... — осоловелые глаза уставились на Теда.

— Ложись спать!

— Спать? А ты чего?

— Я тоже спать!

Подобная идея ее устроила — провыв в ритме какой-то модной песенки:

— Спать, спать, спать-спать-спать! Спать-спать-спать — спа-ать! — она плюхнулась на диван и, не обращая больше на Теда внимания, потащила к себе подушку.

Вопреки прогнозам Бруни, в апартаментах Рене не было. Охранник доложил, что никто не приходил, а звонил ли телефон — в холле, да еще при работающем телевизоре, толком не слышно.

Идти куда-то искать ее было бесполезно, оставалось только ждать. Как глупо и неладно все получилось! Кажется, Рене с самого начала внушила себе, что стоит ему увидеть Бруни, и он, как эта пьяная дуреха выразилась, «клюнет» на нее. Пожалуй, она была бы права — при других обстоятельствах...

Да еще этот Филипп! С одной стороны, конечно, хорошо, что Рене не одна — ночью, в таком районе — мало ли что! А с другой... Уже полвторого — где же она, почему до сих пор не вернулась?!

Только выйдя из «Локомотива», Рене вспомнила, что с собой у нее нет ни сантима. Но все равно — обратно она не вернулась бы ни за что на свете!

Может, это и к лучшему... Ехать сейчас домой — и сидеть одной, ждать неизвестно чего?! Нет, уж лучше так, пешком! Только надо побыстрее убираться отсюда — не стоит выставлять себя еще более жалкой, как ребенок, который отбежал от мамы на десять шагов, спрятался и ждет, что она сейчас забеспокоится и придет. Потому что она уже не ребенок — и никто не придет...

Незаметно смахнув то и дело наворачивающиеся на глаза слезы, Рене подняла голову и увидела вдали знакомый светящийся силуэт. Слава богу — в Париже Эйфелеву башню видно почти отовсюду. Вот туда и надо идти, от нее совсем недалеко до «Хилтона».

Не хотелось ни о чем думать — от мыслей на глаза снова наплывали слезы. Куда проще было считать шаги, стараясь не сбиться — и-раз, и-два, и-три — правой-левой, правой-левой. Но мысли упорно пробивались, и досчитать, не сбившись, даже до ста никак не получалось.

Мысли и воспоминания — горькие, болезненные... и невыносимо счастливые. Как они шли вот так же, поздно вечером, Тед рассказывал что-то и обнимал ее за плечи правой рукой, а она так и не набралась смелости сказать, что не слышит почти ничего из того, что он говорит. Жалкая полукалека!

Она сама виновата... Позволила себе поверить — точнее, придумала то, во что очень хотелось поверить — вопреки очевидному, вопреки тому, что знала с детства.

Очевидно, она свернула куда-то не туда — улочки слали узкими и темными. Выйдя на какой-то перекресток, увидела слева огни и пошла в ту сторону.

Набережная открылась внезапно — залитая светом фонарей, с проносящимися мимо редкими машинами и пандусами, спускавшимися вниз, к воде. Башня оказалась справа, совсем недалеко; Рене прошла по пандусу и уселась на выступающий из мостовой гранитный шар. Вокруг никого не было, лишь огоньки проплывавших барж подмигивали, отражаясь в воде.

Идти в пустую комнату и сидеть там, представляя их вместе... Мысль об этом показалась настолько невыносимой, что захотелось спрятаться куда-нибудь от себя самой.

Наверное, они уже сейчас трахаются... Рене вздрогнула, мысленно произнеся это слово — в нем было нечто грязное и позорное, не имевшее ничего общего с тем чудом, которое происходило между ней и Тедом. Его шепот «Рене... Рене...» — словно ее имя было молитвой — и его горячие руки, и губы, и смех, и стон, и радость, чистая и светлая, наполнявшая ее изнутри...

И с Бруни он — так же?! Так же целует, так же обнимает, так же... все остальное?! Именно сейчас, в эту минуту, именно сейчас...

В два часа Тед сходил к Бруни — а вдруг Рене с Филиппом там? По дороге десять раз обозвал себя ревнивым идиотом: ну как бы они туда попали, ключ-то у него?! — но дошел до номера, открыл дверь и проверил.

Госпожа баронесса, скатившись с дивана, спала на ковре в черном кружевном лифчике, брюках и одном сапожке, в обнимку с подушкой. Тед не стал возвращать ее на диван — во-первых, весила она килограммов семьдесят, а во-вторых, могла снова упасть и расшибиться.