Адская бездна. Бог располагает - Александр Дюма

Христиана и Юлиус остались одни. Остались, чтобы плакать вместе, утешать друг друга и клясться не забыть, смотреть на дитя, уснувшее в колыбели, говорить о том, как они будут несчастны в разлуке, и о том, что надо постараться не слишком горевать. Потом каждый через силу улыбался другому, пытаясь уверить, что все не так плохо и эта поездка не столь уж великое несчастье. Но было слишком очевидно, что их улыбки насильственны, и смех, едва зазвучав, прерывался рыданием.

Меж тем часы бежали, ночь уже давно наступила. Они были в комнате Христианы.

– Уже поздно, – сказала она. – Тебе нужен отдых перед завтрашним трудным днем. Ступай к себе, милый Юлиус, и постарайся уснуть хоть ненадолго.

– Ты меня отсылаешь? – улыбнулся Юлиус. – Нам предстоит столько долгих ночей провести в разлуке, а ты гонишь меня?

– О, мой Юлиус! – вскричала Христиана, бросаясь ему на шею и прерывая его речь поцелуем. – Я люблю тебя!

……………………………………………………………………………….

Когда первый луч зари украдкой проскользнул в комнату, Христиана спала глубоким сном. Пережитые волнения оказались выше ее сил. Одна из ее прекрасных рук свешивалась с кровати, другая, согнутая, прикрывала отягощенный усталостью лоб. Ее поза, темные круги у глаз, хрупкость, еще более заметная в бессилии забытья – все в ней говорило о крайнем изнеможении тела, слишком слабого для столь бурных порывов души. По временам на ее лицо набегала тень, нежные черты судорожно искажались, как будто ее мучили кошмарные сновидения, а пальцы нервически подрагивали.

Она была в спальне одна.

Внезапно ее огромные глаза широко раскрылись, и она резким движением приподнялась на своем ложе, озираясь вокруг.

– Ну вот, – пробормотала она, – а мне казалось, что Юлиус был здесь.

Потом она вдруг проворно соскочила с кровати и побежала в комнату мужа.

Комната была пуста.

Христиана бросилась к сонетке. На звонок тотчас прибежала горничная.

– Мой муж! – закричала виконтесса. – Где мой муж?

– Он уехал, сударыня.

– Уехал, не простившись со мной? Это невозможно!

– Господин мне поручил вам передать, что он оставил на камине письмо для вас.

– Где?

– На камине в вашей комнате.

Христиана кинулась в спальню.

На камине она нашла два письма – одно от барона, другое от Юлиуса.

Муж объяснял Христиане, что хотел избавить ее от треволнений последних прощальных минут, да и сам боялся, что у него не хватит мужества уехать, если он снова увидит ее такой же, как накануне, – всю в слезах, в отчаянии. Он советовал ей не терять бодрость духа, ведь она не будет совсем одна, с ней остается ее ребенок. Пусть она возьмет пример с него, сумевшего покориться неизбежности, хотя ему пришлось покинуть сразу и жену и сына.

Христиана долго сидела, устремив свой взгляд на последнюю строку письма, словно окаменев, недвижная, застывшая. Она не плакала.

Горничная подошла к колыбели, взяла маленького Вильгельма и положила его на колени матери.

– А, вот и ты! – произнесла Христиана словно бы безучастно, едва взглянув на своего ребенка.

И она тотчас передала малыша горничной. Потом прошептала:

– А его отец? Что он хотел мне сказать?

И она стала читать письмо барона:

«Моя милая дочь,

прости, что я так внезапно увез твоего мужа. Но к чему было длить душераздирающее прощание? За Юлиуса не тревожься. Я провожу его до Остенде и расстанусь с ним не прежде чем он взойдет на корабль. Как только судно выйдет из гавани, я со всех ног поспешу к тебе. Таким образом, через три дня ты получишь самые свежие известия о муже. Я затем и поехал с ним, чтобы доставить тебе это утешение. Однако всю эту ночь я раздумывал, не лучше ли было бы мне остаться с тобой, чтобы оградить от известных тебе гнусных посягательств. Но нам не следует доходить в своих опасениях до диких преувеличений и явного ребячества. На эти трое суток, которые тебе предстоит провести в одиночестве, я обдумал все меры защиты, какие только может изобрести человеческое воображение, и теперь убежден, что никакая опасность тебе не угрожает. Пусть подле тебя постоянно находится кто-либо из слуг. Ни под каким предлогом не выходи из замка. А по ночам прикажи твоим вооруженным людям находиться в библиотеке и в салоне, сама же запирайся в своей спальне вместе с горничной и кормилицей Вильгельма. Чего тебе бояться при стольких предосторожностях?

Через три дня я буду здесь. Мои обязанности призывают меня в Берлин: я заберу тебя с собой. Используй эти три дня для приготовлений к отъезду. Как ты знаешь, у меня есть дом с садом на окраине Берлина, там наш Вильгельм сможет дышать свежим воздухом, а моя Христиана будет в полной безопасности. Вы оба останетесь там со мной до самого возвращения Юлиуса.

Итак, до четверга. Будь мужественна, а чтобы не слишком скучать, постарайся увидеть Юлиуса в чертах Вильгельма – тогда, целуя одного, ты будешь вместе с тем целовать и другого.

Твой преданный отец

барон фон Гермелинфельд».

Это письмо немного приободрило Христиану. Мысль, что Юлиус не один, что рядом с ним есть человек, который его проводит и три дня спустя принесет вести о нем, укрепила ее дух. Ей казалось, что Юлиус не совсем расстался с нею: барон связывает их как посредник.

Она подошла к колыбели Вильгельма, взяла мальчика на руки и залилась слезами.

Но внезапно зловещая мысль мелькнула в ее мозгу. Она вспомнила, как Гретхен среди развалин толковала ей о пророчестве цветов.

– Да, да, – пробормотала она, – Гретхен говорила, что наш союз будет непрочен, мы почти не успеем побыть вместе. И все сбывается по ее словам: мы оба живы, мы любим друг друга и все же расстались. А Гретхен еще прибавила, что эта разлука продлится долгие годы, что мы будем жить вдали друг от друга, будто чужие. О Боже милостивый! Сохрани меня от этих суеверий.

Подумав о Гретхен, она не могла не вспомнить о Самуиле.

– О, – вскричала она в страхе, – что со мной будет? Тот, кто должен был меня защитить, уехал, а тот, кто хочет моей погибели, остался!

Она прижала Вильгельма к груди, словно надеясь, что невинность ребенка поможет уберечь чистоту матери, и бросилась на колени перед распятием, висевшим над колыбелью.

– Боже мой, – воскликнула она, – сжалься над бедной женщиной, любящей и преследуемой ненавистью! Лишь ты один властен возвратить мне моего мужа и сохранить для него его жену.

LIX

Звон колокольчика

Вечером того же дня около половины двенадцатого в круглой подземной зале, где некогда Самуил представил Юлиуса вождям Тугендбунда, происходило совещание Трех.

Трое, по-прежнему в масках, сидели у стен залы, озаренной светом подвешенной к потолку лампы.

Перед ними с открытым лицом стоял Самуил.

– Следовательно, – говорил он, – вы не желаете, чтобы я приступил к действию теперь же?

– Нет, – отвечал главный из троих. – Мы не сомневаемся ни в вашей силе, ни в смелости. Основная причина, побуждающая нас медлить, – это нынешняя позиция нашего противника. Положение Наполеона в настоящее время поистине блистательно: ему все удается, его власть в Европе крепка, как никогда. Он уже захватил обширные пространства, теперь же рождение Римского короля сулит ему преемственность власти. Это его час, и очевидно, что сам Господь пока на его стороне.

– А мне, – перебил Самуил, – нравится сражаться с врагами именно тогда, когда они в полной силе.

– Мы это знаем, – сказал предводитель, – и то, что безоблачное небо сулит грозу, нам также известно. Но подумайте о последствиях, к которым сейчас могло бы привести покушение на него. Действие ничто, когда за ним не стоит идея; подвиг бесполезен, а стало быть, вреден, если общественная совесть его не одобряет. Итак, нанести Наполеону удар теперь, когда вокруг безмятежный мир, когда он сам ни на кого не нападает и никому не грозит, – разве бы это не значило привлечь общественное мнение на его сторону? Разве мы не стали бы тогда зачинщиками кровопролития, хотя, напротив, желаем быть защитниками свободы человеческой и мстителями за ее попрание? Таким образом, если покушение окажется неудачным, мы лишь усилим его власть, а если оно удастся, мы укрепим его династию. Вы сами видите, наше время еще не настало.

– Что ж, подождем, – пожал плечами Самуил. – Но если вас смущает только нынешний мир, ожидание будет недолгим, я вам это предсказываю. Наполеон не может оставаться в покое, ибо для него это значило бы изменить своим принципам: сохраняя мир, он отрицает самого себя. Наполеон – это либо война, либо ничто. Те, кто упрекает его в ненасытной жадности к завоеваниям все новых земель, не смыслят в его предназначении ровным счетом ничего. Ведь Наполеон – это сама революция с оружием в руках. Ему необходимо идти от одного народа к другому, окропляя французской кровью нивы и души. Эта кровь подобна росе – повсюду, где она пролилась, поднимаются всходы бунта и вскипают низменные страсти черни. Ему ли оставаться в золоченом кресле, подобно ленивым королям! Не для того он пришел на эту землю. Он еще не обошел вокруг света, так что не стоит верить, будто он угомонился. А стало быть, настанет день, и я вас уверяю, что этот день близок, когда Наполеон объявит новую войну, неважно, какой стране – Пруссии, например, или России. Тогда Тугендбунд позволит мне действовать?