Адская бездна. Бог располагает - Александр Дюма

Не приезжайте, не стоит. Ах! И все же мне было бы не так грустно уходить, если бы в последний час жизни, потраченной на труд во имя вашего блага, я мог увидеть ваш прощальный дружеский взгляд. К тому же мне бы очень хотелось, чтобы рядом был надежный человек, которому можно без опасений поручить распорядиться моими делами и остающимся после меня имуществом. Но мне на роду написано умереть в изгнании и одиночестве. Прощайте! Лишь мысль о вечной разлуке порой лишает меня мужества. Последняя же моя мысль о вас, и вам я завещаю все мое богатство. Зачем я покинул вас? Впрочем, я в том не раскаиваюсь, ведь я могу теперь немного увеличить ваше благосостояние. Главное, не думайте, что я пишу затем, чтобы все-таки побудить вас приехать сюда.

Горячо обнимаю вас обоих.

Твой угасающий брат

Фриц фон Гермелинфельд».

– Отец, – произнес Юлиус, смахивая слезу, – в ваши годы и с вашим положением в обществе вы не сможете предпринять столь долгое путешествие. Но я – совсем другое дело. Я поеду.

– Спасибо, сын, – отвечал барон. – Я для того и приехал, чтобы просить тебя об этом. Но как же Христиана?

Христиана, которая, как только муж начал читать письмо, сильно побледнела и опустилась на стул, теперь быстро спросила:

– Разве мне нельзя поехать вместе с Юлиусом?

– Конечно, я возьму тебя с собой! – отвечал муж.

– А Вильгельм? – прошептала молодая мать.

– Да, действительно!.. – смутился Юлиус.

– Ребенка невозможно подвергать тяготам длительного путешествия, – сказал барон. – Хотя Вильгельм в последнее время чувствует себя хорошо, у него такая хрупкая конституция! Как скажутся на нем морская качка, перемена климата? Если Христиана поедет, ей придется оставить его мне.

– Оставить мое дитя! – вскричала Христиана.

И она залилась слезами.

Отпустить мужа в далекий путь казалось невозможным. Но уехать без ребенка – нет, это было еще невозможнее!

LVIII

Ночь отъезда

Барон фон Гермелинфельд попытался успокоить растерянную Христиану.

– Будет разумнее всего, – начал он ласково, – если Юлиус отправится в Нью-Йорк один. Как бы то ни было, ваша разлука не будет особенно продолжительной. К несчастью, мой бедный брат не сможет задержать его там надолго. Юлиус приедет, только чтобы закрыть ему глаза, и тотчас сможет вернуться. Я понимаю, дети мои, вам горько расставаться даже на краткий срок. Но житейские необходимости надобно принимать такими, каковы они есть. Сейчас тебе, Юлиус, должно подумать о своем дяде, а тебе, Христиана, о своем сыне.

Христиана бросилась мужу на шею.

– Неужели ему так уж обязательно ехать? – прошептала она.

– Спроси об этом у своего благородного сердца, – отвечал барон. – Юлиус ничего бы не потерял, отказавшись от поездки, но это и делает ее особенно необходимой. Вместе с письмом мой бедный брат прислал мне копию своего завещания. Все состояние Фрица будет нашим независимо от того, останется Юлиус или поедет. Брат позаботился о том, чтобы никакой меркантильный интерес не побуждал нас спешить к его смертному одру, и великодушно предоставил нам полную свободу поступать по своему усмотрению. Но разве само это великодушие не является в подобном случае еще одной побудительной причиной? Предоставляю тебе самой судить об этом, мое опечаленное дитя. Что касается меня, то я считаю нашим долгом не позволить фрицу умереть в одиночестве и смотрю на это настолько серьезно, что, если Юлиус не поедет, я поеду сам.

– О нет, я еду! – вскричал Юлиус.

– Да, ему нужно поехать, – сказала Христиана. – Но я отправлюсь с ним.

И, быстро подойдя к барону, шепнула ему:

– Таким образом я не только последую за Юлиусом, но и убегу от Самуила.

– У меня не хватает духу корить тебя за это, – громко отвечал барон. – Правда, от твоего первого путешествия было не много толку: оно не избавило тебя от причины твоих страхов, милая Христиана. Но те, кто любит, глухи к доводам рассудка. Если ты твердо решила ехать с Юлиусом, я позабочусь о Вильгельме: стану ему матерью вместо тебя.

– О, – произнесла Христиана, качая головой, – разве можно заменить мать? Господи, вдруг Вильгельм заболеет, а меня не будет рядом? Что, если он умрет? Отец, вы правы как насчет того, кто ненавидит меня, так и насчет того, кто мне дорог; однажды я уже совершила путешествие и, вернувшись, не застала в живых моего отца. Как бы на этот раз мне не вернуться к могиле моего мальчика! Нет, пусть Юлиус едет, если так надо, а я останусь, чтобы беречь моего сына.

– Христиана, – сказал Юлиус, – твое благоразумие так же велико, как и твоя нежность. Оставайся с Вильгельмом: мне тоже кажется, что так будет лучше. Да, разлука причинит нам жестокую боль. Но если ты расстанешься со своим ребенком, если твое дитя останется без тебя, это будет еще мучительнее. А я что ж? Я мужчина, и если мне суждено страдать вдали от тебя, да будет так! Месяца через три-четыре я вернусь к тебе, и твои поцелуи осушат мои слезы. А наш малыш может захворать, и если тебя не окажется рядом, чтобы его спасти, ему придет конец, и тогда ни твое возвращение, ни ласки уже ничего не изменят. Ребенку ты еще нужнее, чем мне.

И, спеша покончить с этим тягостным разговором, он повернулся к барону:

– Отец, когда я должен отправиться в путь?

– Увы! – отвечал тот. – Мне больно так тебя торопить, но ехать надо бы уже сегодня вечером.

– О, это уж слишком! Нет! – вскрикнула Христиана.

– Ну же, успокойся, дитя мое, – продолжал барон. – Если Юлиус должен уехать, так не лучше ли сократить горестные минуты разлуки? Ведь чем скорее он уедет, тем раньше вернется. К тому же мой несчастный брат не может ждать, и если Юлиус не успеет прибыть прежде чем настанет его последний час, к чему тогда вообще вся эта затея? Я справлялся о сроках отплытия кораблей. Через два дня из Остенде отплывает судно «Торговый». Опоздав на него, пришлось бы ждать следующего целых две недели. К тому же этот «Торговый» – корабль надежный и быстроходный. Нельзя упускать такую возможность. Подумай, моя милая Христиана, насколько нам будет спокойнее, если мы будем знать, что Юлиус в безопасности на борту такого превосходного судна. У «Торгового» самый лучший такелаж и самый прочный корпус во всем Остенде. Благодаря этому я буду уверен, что Юлиус успеет вовремя, а ты сможешь не сомневаться, что он вернется.

– Ах, отец, – взмолилась Христиана, – я ведь совсем не готова к такому испытанию. Неужели он покинет меня прямо сейчас? И вы не подарите мне хотя бы дня два, чтобы я могла свыкнуться с этой жестокой неизбежностью?

Но тут вмешался Юлиус:

– Отец, когда «Торговый» снимается с якоря?

– Послезавтра.

– А в котором часу?

– В восемь вечера.

– Что ж! Дорогой отец, если заплатить кучеру вдвое, можно ведь добраться до Остенде не позже чем через тридцать шесть часов. А у меня в распоряжении ровно двое суток. Я признаю, что все ваши рассуждения справедливы: чтобы наверняка застать дядю в живых, мне в самом деле необходимо отплыть на «Торговом». Вы можете быть покойны на этот счет. Но я не хотел бы отнимать у моей обожаемой Христианы ни одной минуты отпущенного нам времени: оно всецело принадлежит ей. Я отправлюсь завтра рано утром.

– А можно мне проводить тебя до Остенде? – вмешалась Христиана.

– Мы подумаем об этом, – сказал Юлиус.

– Нет, я хочу, чтобы это было решено сейчас же.

– Хорошо, пусть будет так! – переглянувшись с отцом, согласился Юлиус.

На том и остановились. Потом Христиана ненадолго оставила Юлиуса и барона вдвоем: ей надо было приказать слугам срочно подготовить все необходимое для отъезда мужа.

Наедине отец и сын успели вполголоса сказать друг другу несколько слов.

Христиана вернулась почти тотчас. Она уже отдала необходимые распоряжения и с безумной горячностью хотела не упустить ни одной минуты из отпущенного ей краткого срока.

Их последний вечер был полон грустной прелести. Нет ничего более душераздирающего и вместе с тем нежного, чем подобные расставания. Никогда нам не дано с такой силой, как в эти минуты, ощутить истинную меру своей любви! В радостях, которым вот-вот придет конец, есть особенное очарование, горькое и проникновенное, какого не могут дать постоянные привязанности при всей полноте непрерывного общения. Любящие сердца, отрываясь друг от друга, ценой страдания познают крепость тех уз, что связывают их. Наступающее горе помогает понять, как велико было минувшее счастье, ибо у любви нет градусника вернее, чем боль.

Барон рано отправился спать: ему надо было отдохнуть после утомительного дня и набраться сил перед завтрашним, не менее трудным.

Христиана и Юлиус остались одни. Остались, чтобы плакать вместе, утешать друг друга и клясться не забыть, смотреть на дитя, уснувшее в колыбели, говорить о том, как они будут несчастны в разлуке, и о том, что надо постараться не слишком горевать. Потом каждый через силу улыбался другому, пытаясь уверить, что все не так плохо и эта поездка не столь уж великое несчастье. Но было слишком очевидно, что их улыбки насильственны, и смех, едва зазвучав, прерывался рыданием.