Современная датская новелла - Карен Бликсен

Она ничего на это не ответила, только написала, что я, судя по фотографии, очень похудел и вообще стал какой-то плешивый.

Я смотрю на себя в зеркало. Не скрою, мне нравится то, что я там вижу. Жесткое, уверенное лицо. Лицо человека, который не упустит свой шанс и знает, чего он хочет.

Завтра утром я опять иду в банк. Теперь они у меня в руках.

Бенни Андерсен

(р. 1929)

УТОПЛЕННИК

Перевод С. Тархановой

Вилли приподнялся на кровати, сел. Сильно колотится сердце, должно быть, он лежал не на том боку. Светлело, и на часах он увидел, что уже около четырех. Вилли не привык просыпаться посреди ночи. Но что поделаешь, значит, не дано человеку весь свой век оставаться двадцатипятилетним и сохранять бычье здоровье! Хорошенькая история — может, это лишь начало длинной череды ночей, омраченных судорожным сердцебиением.

Он встал не сразу: сначала придвинулся к изголовью, затем спустил на пол ноги и тогда только поднялся с кровати, но сердце уже унялось. Подойдя к окошку, он выглянул наружу. Густо чернели кусты шиповника внизу, у пляжа, но все остальное окрест — дачи, флагштоки, дюны, а еще дальше купальня с башенкой, толстым коротким пальцем торчавшей кверху, — все остальное, обретя мягкие, бархатные очертания, таинственно млело под тонкой серебристо-матовой пеленой. Противоположный берег скрывала легкая дымка, обычно там слабо мерцали огоньки. Зато взгляд обнимал весь водный простор, темный, недвижный, хоть и отчетливо доносились короткие ровные всплески о берег волн, а за ними — грозное шипенье отлива, и Вилли, стоя у себя дома на деревянном полу, невольно поджал пальцы ног: как бы волна не смыла его в море. Не очень-то разумно так долго стоять на полу босиком, отныне, должно быть, не только сердце надо оберегать. Вилли хотел было снова улечься в кровать, как вдруг взгляд его ненароком выхватил на воде странную точку. Она то чернела — черней окружающей мглы, — то светлела, словно перемещаясь по водной глади. Вилли прищурился: что, если там человек? Может, это голова человека, и плечи как будто мелькают, но даль изрядная: не в меру отважен ночной купальщик. И совсем один, да еще в такой час. А вот рука вскинулась, никаких сомнений: кажется, даже видно, как с нее стекает вода. Но вот и другая рука, что это значит? Сердце прихватило, судорога ногу свела? Или просто купальщик шалит, а сам в воде болтает ногами? Вот он опустил руки. Пловец не приближался к берегу, может, только слегка переместился влево. Потом вдруг снова взметнулась рука, за ней — другая, и купальщик застыл в этой позе…

У Вилли озябли ноги, он быстро прошел к кровати, надел домашние туфли, но даже не успел до конца просунуть в них ступни, как услыхал короткий зловещий звук, похожий на лай моржа. С одной из туфель пришлось повозиться: вокруг большого пальца обмотались нитки, мешая ступне просунуться внутрь. Он хотел сбросить туфлю, но нитка будто впилась в большой палец — Вилли громко ругнулся. Наконец он руками разорвал нитку, надел проклятую туфлю и метнулся к окошку. Море лежало совершенно ровное, тусклое. Ночной пловец — или кто другой — исчез.

Вилли немного постоял у окна, разочарованно оглядывая волны, в которых ему привиделся человек. Но тут он вспомнил про деривацию — да, конечно, пловца относило влево — и перевел взгляд на то место, где примерно должен был оказаться ночной купальщик. Ужас охватил его: что, если пловца все время сносило влево, а он, Вилли, потому только, что сам не двигался с места, думал, что надо глядеть прямо перед собой? Он бросился к стулу, где висели брюки, и быстро натянул их на себя. Вдруг купальщик ушел под воду за миг до того, как Вилли отыскал нужную точку…

Он бежал к ближним дачам, на которых еще темнели окна, и на бегу силился вспомнить, кто из соседей уже переехал сюда, а кто — нет. Вдруг он замер на месте. Зачем, собственно, он туда бежит? Позвать кого-то на помощь? Пока люди сообразят, кому угрожает беда, пропадет много бесценных минут, и что смогут они тогда сделать? Может, у кого-то есть телефон, но Вилли лишь бегло знаком с соседями: прежде он сторонился всех, не отдыхать ведь он приехал сюда, поездка эта только пролог к отпуску — он думал завершить здесь отчет, который никак не давался ему в городской сутолоке. Но даже если ему повезет и, наконец, попадется сосед с телефоном, будет ли от этого прок: снова пройдет четверть часа, не меньше, пока отыщутся люди, по долгу службы обязанные выходить в море на лодке и спасать утопающих, да что там, пройдет самое меньшее с полчаса, а стало быть, спасатели опоздают.

Узенькой стежкой, обсаженной кустами шиповника, Вилли помчался к пляжу, но и тут вдруг замешкался: если уж самому бросаться в воду за утопающим, не разумней ли сначала поднять по тревоге других, способных помочь спасателю? Допустим, он найдет бедолагу, но у него недостанет сил вытащить его на берег, пловец он не из блестящих, не говоря уже о том, что, заплывая в такую даль, он рискует жизнью, да и сердце опять судорожно стучит. Вилли выругался и повернул назад; в растерянности бежал он тропинкой между рядами кустов, то и дело задевая ветви шиповника, и колючки наконец вцепились в него и уже не отпускали. Оставалось или порвать пижамную куртку, или шипы один за другим вынимать, и, хотя ужас ночного события предписывал загубить куртку, да и терпения не было выдергивать шипы, все же Вилли принялся отцеплять колючки, больно вонзавшиеся ему в руки: ведь как встретили бы дачники человека в рваной пижаме, который вздумал бы будить их в пятом часу утра с воплями, что в море, мол, тонет купальщик?

Одно из двух — либо начнут принюхиваться, не несет ли от него вином, либо бросятся к окну глазеть на море и спрашивать: где, где? И сколько бы ни клялся он, что собственными глазами видел пловца, трудно рассчитывать, что ему поверят, коль скоро дачники с ним незнакомы и не знают, можно ли положиться на его слова и свидетельство.

Вилли понял: чтобы нынче быстро получить помощь, следовало давным-давно завязать дружбу с дачниками — заговорить с ними, проходя мимо, похваливать их клумбы и грядки, предлагать купить для них газету, раз уж он все равно идет на станцию, просить у них совета: к примеру, как лучше салат выращивать, — но все это он уже упустил, и для создания добрососедских отношений теперь потребовалась бы самое меньшее неделя — словом, он опаздывал уже не на четверть часа, а на неделю… Придя в исступление от этой мысли, он одним рывком отцепил от куста пижамную куртку, и странным образом куртка не разорвалась, лишь рукав слегка растянулся, но даже мелких прорех Вилли не обнаружил.

Он добежал до моря так быстро, как только мог, но тут возникла другая сложность. Сверху из дома хоть видно было, где примерно искать беднягу, но отсюда куда кидаться, когда тропинка увела его от ориентиров — от окошка в собственном доме и от точки, где купальщик ушел под воду? Вилли повернулся и взглянул на свое окно, но одного ориентира ему было мало, сам же он сейчас располагался на уровне много ниже прежнего и уже не мог так далеко охватить взглядом полотно моря, как сверху. Тогда он устремился влево вдоль водной кромки, но разве узнаешь, куда отнесло бедолагу? Да и кто разберется в этих течениях, придонных и поверхностных? Пока купальщик не скрылся с глаз, его относило влево, но что, если он опустился в тихий низовой слой или, наоборот, другой могучий поток увлек его в открытое море: очень уж коварны здешние воды, стоит лишь миновать первую отмель.

Бедняге бы сразу на помощь позвать, тогда и гадать не пришлось бы, куда за ним плыть, — по прямой, и все тут. А он даже не звал на помощь, только застонал, как залаял, можно ли брать такое в расчет? Может, человек замыслил лишить себя жизни, но в последний миг уже готов был крикнуть, да только приглушил свой крик до стона, похожего на лай, — тогда дело другое. Конечно, грех допустить, чтобы самоубийца исполнил свой отчаянный умысел, а все же: стоит ли ради такого рисковать собственной жизнью, если, конечно, наверное знать, что человек в море — самоубийца? А вдруг он не по доброй воле свой вопль подавил, может, бедняга просто под воду ушел и захлебнулся?

Вилли зашагал дальше, но, наступив на что-то холодное, склизкое, вскрикнул. Это была медуза, выброшенная волной на берег. Он вытер об песок туфлю и посмотрел на часы. Они по-прежнему красовались у него на руке, а стало быть, он собирался ринуться в волны, даже не вспомнив о драгоценной вещи, — хоть это слегка приободрило его и утешило. Никаких мелких чувств! Но сейчас уже половина пятого, и нырять за утопленником бесполезно.

Он смертельно устал, но сердце колотилось отчаянно, и он понимал, что сейчас нипочем не уснет. Правда, когда он в другой раз взглянул на часы, была уже половина восьмого, а значит, он все же вздремнул.

Косые лучи солнца сквозь окно жгли его мятые брюки, неряшливо брошенные на стул.