Маркус Вольф - Леонид Млечин

Пятого мая 1955 года ФРГ обрела полный суверенитет. Союзники только оставили за собой право управлять Западным Берлином, держать войска на территории ФРГ и добиваться восстановления единой Германии.

Восточногерманские разведчики доложили о том, что 12 ноября 1955 года первое подразделение бундесвера в составе ста одного добровольца получило воинские документы из рук министра обороны Теодора Бланка. Этот день стал днем создания вооруженных сил ФРГ. Бланк напутствовал своих офицеров:

— Повышение боеготовности, чтобы обеспечить безопасность страны, — вот в чем заключается смысл военной службы.

Создание бундесвера воспринималось в ГДР как первый шаг к агрессии, хотя в Бонне доказывали, что бундесвер строится на иных принципах, что это вооруженные силы демократического государства. Более того, руководители ФРГ хотели сразу же поставить немецкую национальную армию под натовское командование, что они считали гарантией невозможности возрождения германского милитаризма. Западные немцы помнили печальный опыт третьего рейха. Первый министр обороны Теодор Бланк самым необычным образом сформулировал принципы военного строительства в ФРГ:

— Уважать основы правового государства, серьезно относиться к основополагающим правам и обязанностям граждан, уважать человеческое достоинство.

По закону солдаты и офицеры бундесвера обязаны отказаться исполнять преступный приказ…

— Среди немецкой молодежи, — говорил министр Бланк, — ощущается отвращение к жестким прусским формам военной службы. Дух казарменной муштры развеян в ужасах тотальной войны.

В ГДР Национальная народная армия появилась 1 марта 1956 года. Первым министром национальной обороны стал Вилли Штоф. Ему присвоили звание генерал-полковника.

Четырнадцатого мая 1955 года Албания, Болгария, Венгрия, ГДР, Польша, Румыния, СССР и Чехословакия подписали в Варшаве договор о дружбе, сотрудничестве и взаимной помощи. В соответствии с договором образовали объединенное командование, в распоряжение которого страны-участницы выделяли свои вооруженные силы.

В том же 1955-м Москва установила отношения с Бонном — невозможно было игнорировать существование столь важного европейского государства, как ФРГ.

В Восточном Берлине настороженно следили за сближением СССР с ФРГ. Подозрительность Ульбрихта и его соратников заставляла предполагать худшее. Им недостаточно было информации, поступавшей из Москвы. От Маркуса Вольфа требовали выяснить, что скрывают советские друзья. Он пустил в ход всю свою агентуру в ФРГ, чтобы узнать, о чем же договорился Аденауэр с Хрущевым. Впредь его разведчики будут пристально наблюдать за любыми контактами советских представителей с западногерманскими политиками.

Двадцать пятого января 1955 года Советский Союз объявил об окончании состояния войны с Германией. Прекратил действие советский оккупационный режим, упразднили и институт верховного комиссара.

А 7 июня советское посольство в Париже передало западногерманскому посольству приглашение канцлеру Конраду Аденауэру приехать в Москву «для обсуждения вопроса об установлении дипломатических и торговых отношений между Советским Союзом и Германской Федеративной Республикой».

Восьмого сентября в Москву прибыла делегация Западной Германии — через десять лет после окончания войны. Полторы сотни немецких чиновников прилетели на двух самолетах. Технический персонал со средствами связи и запасом еды доставили на поезде. Дипломаты и разведчики из ГДР внимательно наблюдали за ходом переговоров, стараясь не упустить ни одной детали. В Восточном Берлине всегда опасались, что советские товарищи могут сговориться с западниками за спиной ГДР.

Конрада Аденауэра в Москве часто обвиняли в реваншизме. Аденауэр знал, как ответить. Пристально глядя на министра иностранных дел Молотова, сказал, что он по крайней мере — в отличие от некоторых — не пожимал руку Гитлеру.

Переговоры с западными немцами вели глава советского правительства Николай Александрович Булганин и первый секретарь ЦК Никита Сергеевич Хрущев.

«В противоположность Булганину с его клиновидной бородкой, седыми, причесанными на пробор волосами и добродушным выражением лица, — вспоминал Аденауэр, — Хрущев вовсе не изображал доброго дядюшку…

Булганин и Хрущев пытались продемонстрировать мне, что их мнения и цели абсолютно совпадают. Булганин сказал мне, что Хрущев и он едины, что они уже 30 лет работают в тесном контакте и доверяют друг другу беспредельно. Он призвал Хрущева в свидетели, и Хрущев подтвердил. У меня сложилось впечатление, что они оба тщательно следят за тем, чтобы всегда высказывать одно мнение. Была ли это действительно дружба до гроба, никто из нас сказать не мог».

Советские руководители не сочли за труд выяснить привычки немецкого канцлера, и в первый же день Булганин предложил ему закурить. Некурящий канцлер отказался и едко заметил:

— У вас есть преимущество, господин Булганин. В отличие от меня вы можете пускать дым в глаза.

Переговоры шли трудно. Аденауэр требовал сначала отпустить военнопленных, а потом уже договариваться об остальном. Он утверждал, что в советских лагерях всё еще держат сто с лишним тысяч немцев. Булганин уверял, что военнопленных давно отпустили, а остались около десяти тысяч военных преступников, которые отбывают наказание в соответствии с приговорами, вынесенными судом.

Во время переговоров Хрущев взорвался:

— Я прежде увижу вас в аду, чем соглашусь с вами по этому вопросу!

Аденауэр за словом в карман не полез:

— Если вы увидите меня в аду, то лишь потому, что первым туда попадете.

«Хрущев очень разволновался, и всего даже нельзя было перевести, так как он говорил слишком быстро, — вспоминал канцлер. — Время от времени он грозил мне кулаками. Тогда я встал и тоже поднял на него кулаки».

Переговоры едва не сорвались. Участвовавший в переговорах дипломат Ростислав Александрович Сергеев рассказывал, что Хрущев вел себя очень жестко:

— Если наши уважаемые партнеры не подготовлены сейчас вести переговоры и достигнуть соглашения по вопросу установления дипломатических, торговых, а также культурных отношений, если они хотят подождать, я считаю, что можно подождать. Нам не дует.

Никита Сергеевич привстал и выразительно похлопал себя по нижней части спины. Возникла немая сцена. Жест перевода не требовал. В официальный текст вместо слов «Нам не дует» записали: «Нам ветер в лицо не дует».

Конрад Аденауэр собрался уезжать. Но демонстративный разрыв и скандал никому не был нужен. Напротив, желали как-то поладить и договориться. Но проверяли друг друга на прочность. В конце концов устраивающая всех формула нашлась. Решили за это выпить.