Сегодня – позавчера - Виталий Храмов

— Это — да! — сказал Антип Оскальдович и отошел к кухне.

Я курил на лавке за столом из свежих, ещё сырых досок, откинувшись на холодную стену оврага, закрыв глаза, наслаждаясь последними тихими минутами. Вдыхал аромат мясной, кофе, курил. Хотелось, чтобы тишина этим утром не кончалась. Но, уже начало сереть на востоке. Глянул на часы — скоро семь. Ещё час — и начнётся!

Будь ты проклята, война!

— О! А Хозяин Леса уже здесь! Не спиться? — откуда-то сверху, чуть мне не на голову спрыгнул Санёк Степанов.

— Кто рано встаёт — тому повар и подаёт.

— Чтой-то ты не весёлый? — ротный плюхнулся на лавку рядом, понюхал мою кружку, отхлебнул, — Здорово живёшь!

— Тихо-то как, Саш, чуешь? Как хочется, чтобы эта тишина осталась. Так хочу, чтобы провалились все эти «арийцы», мать их, сквозь землю! Вместе со всеми своими гавнюками — Гитлерами, Гудерианами, Геббельсами и Гимлерами. Высшая раса, тля! Гордое звание ария проклянут теперь на века.

— Это что за арийцы? А, вспомнил. Немцы себя так назвали.

— Нет. Это они одно из старых имен нашего народа присвоили. Арий — пахарь переводиться. Поэтому плуг — арало, пахать землю — арать.

— О, как! Получается — мы арийцы?

— Все белые люди — арийцы. Как отсюда стали расселяться, так и живут везде. Даже на севере Индии и в Иране, не говоря уже о Европах.

— Слушай, откуда ты это всё знаешь?

— Так, рассказывал один задорный мужик. Балаболить он мастак. Ему профессора, по-секрету, поведали, а он всем растрепал.

— Провалиться они не проваляться, а вот на два метра их в землю загнать мы с тобой обязаны. Наша, первая рота, встретит немца во вчерашних окопах. Комбат приказал держаться до тех пор, пока не начнут с землёй перемешивать. Тогда — отойдём. Третья рота будет окопы рыть по этому склону.

— Разумно. Нас ставит потому, что в нас больше всего уверен?

— Говорит, у нас рота наиболее спаяна и слажена. Тут главный фокус не в том, как удержать первую линию окопов, а отойти так, чтобы они продолжали думать, что мы там ещё сидим.

— Ловко. Я и сам так же думал. Но… «Гладко было на бумаге…». А ладно, живы будем — не помрём, а поживём — увидим!

— Как рука? Сможешь воевать?

Я с удивлением посмотрел на свою левую руку, лежащую на коленях, сжал, разжал пальцы.

— Слушается. Не болит. Совсем её не чувствую, будто нет её, но не болит и слушается.

Взял левой рукой кружку.

— Не чувствую кружки. А, хрен с ним! Стрелять могу и ладно!

Первое, что я сделал, когда занял свой окоп — вымазал каску глиной, потом землёй натёр, шелуху соломенную втёр. Каска стала тяжелее. И что чехол не догадался сшить, дурья башка? Хоть из сетки бы что сварганил. Для «леших» — сделал, а себе — нет.

В окопе мы расположились впятером — я, Кадет и тройка бойцов с ДП. Сразу занялись благоустройством окопа, углубляли, ниши прорезали, ход сообщения в тыл оправили и углубили. Слева от нас и чуть позади, была огневая позиция трофейной противотанковой пушечки. Справа — окоп оправляли тройка с длинным, как удочка ружьём ПТР. У двоих из них брезентовые патронташи пересекали грудь. Хоть и их и заказал, можно сказать, разработал, но снаряжёнными видел впервые. За основы были взяты охотничьи патронташи и переделаны под размер. Теперь бойцы выглядели, для меня, забавно — походили толи на матросов штурма Зимнего, с их пулемётными летами на груди, толи на охотников на динозавров — патрон ПТР больше напоминал небольшой снаряд.

К ним от нас был «намечен» ход сообщения, то есть выкопан на штык, в самых глубоких местах — по колено. Хотел углубить — два раза копнул, бросил — грудь больно. Стёпа Озеров — старший в тройке, заметил мои затруднения:

— Матушкин, замени старшину. Углуби ход к ПТР-расчёту. А то старшине некогда.

Я ему кивнул в благодарность. Кадет стал углублять ход на огневую, к орудию.

— Стёп, что-то как не присматриваюсь — не узнаю этот расчёт «пощай-родины».

— Это не наши. Комдив поделился. Ротный говорил. У них пушкари переплыли реку, а пушки — нет. А у нас — наоборот — пушек больше, чем пушкарей. Вот, в качестве наказания, первыми танки и встретят.

— Мы тоже наказаны?

Степан гоготнул:

— Нам оказана честь встретить врага. То, что нам в радость — для них каторга.

— Бывает. Вот тебе и пример субъективности восприятия.

— Что?

— А, не парься. Пойду соседей проведаю, пока немец спит.

— Зарычали моторы за мостом.

— Пока они пожрут, какава выпьют, кусты обминируют. Время есть.

Пушкари встретили меня неприветливо.

— Здорово, братцы!

— Здоровее видали и то не боялись.

— Это хорошо. Танков бы ещё не боялись.

— Чего их бояться? Мы со старшиной уже три их сожгли.

— Вообще герои! А что ж не весёлые такие?

— Чему радоваться? Мало того, что пукалка эта без панорамы, так ещё и баллистика неизвестна.

— Зачем тебе баллистика без панорамы? — удивился я, — через ствол наводить будите? Какая ж тут баллистика?

— А ты, как тебя, старшина? Уже воевал?

— Ага, авчерась. Вот, гостинец от немца схлопотал в грудь. Болит теперь. Ребята освободили от работ из-за этого. Они у нас душевные, как и все в НКВД.

— Что-то мы не замечали душевных чекистов.

— Не любишь чекистов? Это ты просто не умеешь их готовить. Ну, вот, расцвели. А то носы повесили. Вас хоть кормили?

— Это — да. Накормили до отвала.

— Я же говорю — душевные ребята — чекисты. Даже накормили до отвала. А с собой положили? Ну, просто душки! Ещё один секрет расскажу — чекисты назад от врага не бегут и в плен не сдаются. Немец тоже чекистов не любит, в плен не берёт.

— Что это так?

— Вредные они в плену. Дурачками прикидываются, разговаривать, работать не хотят, людей на побег баламутят. Вот немец и перестал энкэведешников в плен брать. На месте расстреливают. Так, что ребят, штаны держи сухими — фланги мы вам не обнажим.

— Снарядов бы ещё по более.

— Это можно. Как первого же немца поймаем, мы ему требование-накладную на имя Гитлера выпишем и отправим — пущай берёт нас на довольствие, бронебойными снарядами хотя бы.

Ребята рассмеялись.

— Ловко — встать Гитлеру на довольствие — пущай снабжает!

— А если серьёзно, братья-славяне, то план такой: подпускай танки ближе и сади ему под хвост.

— Так и есть. Командир взвода сказал не стрелять, пока вон те вешки не проедет, видишь?

— Вижу. Сколько это? Метров триста?

— Точно так и есть. Триста.

— А как снаряды расстреляете?

— Сказал отходить в посёлок.

— А что ж ход сообщения не углубляете? Под пулями отступать будите?