Сегодня – позавчера - Виталий Храмов

— Ладно, иди.

Задание я получил конкретное. Вернулся к Кадету, напялил с его помощью «доспех», проверил автомат, пистолет. Разгрузку одевать не стал, два рожка из неё запихнул в голенища сапог, гранату М24, с длинной ручкой — за пояс, пошёл. Воевать я не собирался — демаскировать себя и позиции боевого охранения? Ползать я не мог — рука не слушалась, оббежал посты в позе «зю» в перерывах меж взлётов осветительных ракет. Никто не спал, конечно — бой идёт под носом. На это я и не рассчитывал, только выяснил расположение постов. Каждого предупредил, что именно я отвечаю за «бдительность» и спящих буду стрелять, даже не разбудив.

Перебегая к следующему посту, меня тихо окликнули:

— Стой, стреляю!

— Стою, не стреляй, — но сам упал, на всякий случай откатился.

— Это кто такой ловкий? Всё одно ты у нас на прицеле.

— Медведь.

— Продолжи: «Хорошо живет на свете…»

— Вини Пух. Оттого поёт он песни вслух.

— Правда, Медведь! Подходи, старшина, «лешие» мы. А, говорили, тебя в сердце застрелили.

— Застрелили. А я живой. Как меня убить? Ведь:

В голове моей опилки — это — да!Но, скажу вам честно — не беда!Да, да, да!Ведь кричалки и вопилки,А также сопелки, ворчалки и другие хорошие песенкиСочиняю я неплохоИногда, да!

— Точно, Медведь! — раздались тихие смешки, но откуда, я не видел: — Рады, что ты жив.

— Я тоже рад. И что так хорошо маскируетесь — рад, но на будущее — запомните — надо говорить: «Превед, Медвед!»

— Мы запомним, — после очередных смешков ответила мне темнота.

— А что вы здесь?

— Точка сбора у нас тут. Остальных дожидаемся. Комбат приказал отдыхать до семи утра.

— А я — дозоры проверяю. Ну, бывайте, парни! У вас без потерь? Хорошо. Алёшину — привет!

— Передадим.

Я побежал дальше. Дозоры проведал, пошёл «гулять» по позициям. В призрачном свете осветительных ракет, склон высотки походил на развороченный муравейник. Бойцы суетились, копошились, поблёскивали каски, лопаты, металлические части оружия и амуниции. Большой отблеск привлёк моё внимание и любопытство, явно сорочье, притянуло мои ноги к огневой артиллеристов.

— Ай, молодцы! — Сказал я, встав на отвал огневой, — сразу видно — передовики! Отличники боевой и политической!

— Ну, — ответил, распрямившись коренастый, судя по густому, надтреснутому голосу, немолодой, боец, — и что?

— Орудие прямо блестит! И видно его издалека! Боюсь, что видно не только мне, но и немцу. С того берега.

— А мы врага не боимся.

— Похвально. Только миномёту всё едино — не боишься ты его или штаны намочил. Разрыв мины посреди вашего орудийного дворика всех вас, чистюль, смешает с вашим же навозом. Да и хрен с ним, но без вашей пушки танки бить тяжело будет. Поэтому придётся вам, стахановцы, орудие с той стороны грязью вымазать.

— Не будем мы орудие пачкать. Его в чистоте содержать надобно.

— Верно, брат. Оружие — оно чистоту любит, — я спрыгнул вниз, сел на корточки, прикурил, потом пересел на сошку пушки, закрывшись орудийным щитом от наблюдения с того берега. Продолжил:

— Но любит оно чистоту больше изнутри. А вот с грязью снаружи как-нибудь стерпится. Ведь, война сейчас какая пошла — кто позже обнаружил себя — тот и победил. Это во времена Наполеона и Кутузова дальнобойность и, особенно, меткость, были такие, что о маскировке никто и не думал. Наоборот, все разряжались павлинами, пушки бронзой на солнце слепили. Для внушения врагу страха — смотри, какие мы примерные солдаты — пушки блестят, служим давно, стреляем быстро. А сейчас… Вот сейчас снайперов наших встретил. Они мне рассказали. До немцев от них — полтора километра. Группа немцев прикуривает от одной спички. Первого — снайпер засекает, наводит винтовку, второй — отметил дистанцию, вводит поправку на расстояние и ветер, третий прикурил — получил пулю в лоб. Полтора километра. Винтовка. От вас — два километра. Завтра на рассвете немецкий наблюдатель засечёт блеск вашего образцового орудия, позвонит на гаубичную батарею. После пары пристрелочных выстрелов, вместо вашей позиции будет большая-большая воронка от залпа всей батареи. Сейчас война такая — спрячься, дождись удобного момента, ударь наверняка, смени позицию, спрячься. Тот, кто так воюет — всю Европу завоевал. Остальные червей кормят.

— Это подло, — сказал молодой голос из глубины.

— А без толку погибнуть — глупо. Отомсти за подлость — сожги завтра их прямо в их железных тракторах. Вымажи орудие снаружи грязью, ветками, соломой укрой позицию, подпусти метров на двести и влупи ему бронебойный под шкуру. К этому времени тут такая свистопляска с фейерверком будет, что вспышку вашего выстрела не сразу и заметишь. А до выстрела — дожить надо. И после — выжить. Немцев, там, за мостом, много, а нас — мало. А пропустить их нельзя. Позади нас — женщины, дети, старики. К ним пустить врага — вот подлость. Так что, прячьтесь «боги огня» в землю. Чем позже они вашу позицию найдут — тем больше вы их побьёте. Это мой вам совет.

Я встал, оттряхнул штаны.

— А это мой вам приказ! — раздался громкий голос Ё-комбата над головой, — я тоже на … блеск пришёл! У вас что, …, клуб … самоубийц, тля! Где ваш комбат, мать его растак!? Я ему … сейчас … …. ….! … сыну! Сказал же, … … замаскировать … орудия…! Долбо…! Сам лично постреляю, к …. матери! Герои …! Вся Белоруссия костями таких …. героев усыпана, на …! Нет, мало…! И здесь … надо всё, к …. костьми застелить, долбоё…! Но, я, …. буду, но не позволю! Их, …, кости пусть тут белеют!

Я хотел смыться, он меня поймал за рукав:

— Что ты этим му… сказки рассказываешь? Уговариваешь их, на …, выжить, …! В хлебало бей сразу, долбо…! Раз сами Родину защитить не хотят! Или пристрели, к е…! Раз жизнь не дорога! Сказки им сказывает, придуркам! Маскировать орудие, чтобы даже я не нашёл! И две запасные позиции! Снарядные ниши и защитные щели шпалами перекрыть! Я, …, проверю! Кишки через рот достану, если не сделаете! Немца доблестью не напугать! Не боится он! Он смерти только боится! Хватит воевать, как попало! Навоевались, …! Полсоюза отдали, «отличники боевой и политической»! Немец людей живьем в коровниках жгёт, а мы всё честно воюем! «Подло!» Полстраны нелюдям этим отдать — вот что подло! Через час приду — проверю!

Он толкнул меня:

— С глаз моих пропади, сказочник! Поэт-композитор! Только песенки петь, больше и толка нет! Брысь!

Брысь, так брысь. Хоть я и не кошка, а свалил с кошачьей скоростью. Комбат орал, как пожарная сирена. Слышали не только расчёт этого орудия, слышал, наверное, весь батальон, а может и немцы — мины стали кидать наобум. Толи нас пугали, толи сами рёва Ё-комбата испугались.