Клиника: анатомия жизни - Артур Хейли

— В данном случае нужно исследовать кровь ребенка прямой пробой Кумбса. — Ответ Коулмена был быстрым и уверенным.

Теперь разговор шел только между Дорнбергером и Коулменом. Пирсон стоял неподвижно, казалось, у него кружится голова от стремительного развертывания событий.

Коулмен резко обратился к Баннистеру:

— В лаборатории есть сыворотка Кумбса?

Старший лаборант попытался сглотнуть несуществующую слюну.

— Нет.

Это уже относилось к компетенции администратора.

— Где мы можем ее взять? — коротко спросил Гарри Томазелли.

— У нас нет времени, — ответил Коулмен. — Придется сделать анализ в другом месте — там, где есть реактивы.

— Значит, в университете, их лаборатория мощнее нашей. — Гарри Томазелли направился к телефону и поднял трубку: — Свяжите меня с университетской клиникой. — Он поднял голову и обратился к присутствующим: — Кто там заведует патологической анатомией?

— Доктор Франц, — ответил Дорнбергер.

— Попросите к телефону доктора Франца, — сказал Томазелли. — Кто будет с ним говорить?

— Я, — ответил Коулмен и взял трубку. — Доктор Франц? Это доктор Коулмен, патологоанатом из клиники Трех Графств. Не сможете ли вы экстренно сделать для нас пробу Кумбса? — Наступила пауза, Коулмен внимательно выслушал собеседника, потом сказал: — Да, мы немедленно пришлем пробу. Спасибо, доктор, до свидания. — Он положил трубку и посмотрел на присутствующих: — Нам нужна проба крови, немедленно.

— Я помогу вам, доктор. — Это был Баннистер. Он стоял перед Коулменом, держа в руке лоток с инструментами.

Коулмен хотел было резко отказать, но увидел в глазах старшего лаборанта такую мольбу, что заколебался и согласился:

— Очень хорошо. Идемте со мной.

Когда они выходили, администратор крикнул им вслед:

— Я вызову полицейскую машину. Они быстрее доставят пробу.

— Прошу вас! Я тоже хочу поехать, — попросил Джон Александер.

— Хорошо. — Администратор поднес к уху трубку. — Соедините меня с городской полицией, — отрывисто произнес он и обратился к Александеру: — Идите за ними, а потом спускайтесь к входу отделения «Скорой помощи». Машина будет ждать там.

— Слушаю, сэр. — Александер выбежал из лаборатории.

— Это администратор клиники Трех Графств, — начал говорить в трубку Томазелли. — Нам нужна полицейская машина, чтобы экстренно доставить в университетскую клинику пробу крови… Да, наши люди будут ждать вас у входа в отделение «Скорой помощи»… Да, правильно. — Он положил трубку и сказал: — Пойду прослежу, чтобы все было в порядке.

В лаборатории остались только Пирсон и Дорнбергер.

Мысли и чувства старого гинеколога кипели. Конечно, за многие годы медицинской практики у Чарльза Дорнбергера умирали больные. Иногда эти смерти, казалось, были предопределены самой судьбой. Но он всегда дрался за жизнь своих больных, дрался до конца и никогда не сдавался. Во всех случаях — удачных и неудачных — он мог честно признаться себе, что никогда не ронял врачебной чести, всегда работал на пределе своих возможностей и никогда не полагался на случай. Никогда больные Чарльза Дорнбергера не умирали от недосмотра или халатности.

Не умирали — до сегодняшнего дня.

Теперь, на закате карьеры, ему придется пожинать горькие плоды чужой некомпетентности. Еще горше было осознавать, что эту некомпетентность проявил его друг.

— Джо, я хочу кое-что тебе сказать, — произнес он.

Пирсон опустился на стул, лицо его покрывала мертвенная бледность, глаза блуждали. Он медленно поднял голову.

— Это был недоношенный ребенок, Джо, но это не помешало бы нам сделать обменное переливание крови сразу после рождения. — Дорнбергер помолчал, а когда снова заговорил, в его голосе зазвучали все обуревавшие его эмоции. — Джо, мы долгое время были друзьями, иногда я заступался за тебя, помогал тебе отразить направленные против тебя удары. Но если этот ребенок умрет, то — помоги мне Бог! — я вызову тебя на медицинский совет и размажу по стенке.

Глава 20

— Господи, да чем они там заняты? Почему не звонят?

Доктор Джозеф Пирсон нервно выбивал по столу барабанную дробь. Прошел уже час с четвертью с тех пор, как у ребенка взяли кровь и отвезли в университетскую клинику. Старый патологоанатом и доктор Дэвид Коулмен были в кабинете одни.

— Я еще раз звонил доктору Францу, — сказал Коулмен. — Он позвонит, как только они получат результат.

Пирсон вяло кивнул.

— Где Александер? — спросил он.

— Полицейские привезли его обратно, и он ушел к жене. — Коулмен помолчал, потом предложил: — Может быть, пока мы ждем, стоит позвонить в департамент и узнать, начали ли они заниматься обследованием работников кухни?

Пирсон отрицательно покачал головой.

— Нет, потом, когда все это закончится. Сейчас я не могу думать ни о чем другом, — нервно сказал он.

В первый раз с утра, с тех пор как в лаборатории развернулась вся эта драма, Дэвид Коулмен подумал о Пирсоне и его чувствах. Старик перестал возражать против новой пробы на антитела к резус-фактору, и это означало, что он признал правоту и компетентность своего более молодого коллеги. Коулмен подумал: «Должно быть, ему очень горько», — и впервые что-то похожее на сочувствие шевельнулось в его душе.

Пирсон перестал выбивать свою нескончаемую дробь и стукнул кулаком по столу:

— Черт их подери, ну почему они не звонят?

— Есть новости из патанатомии? — спросил Чарльз Дорнбергер у дежурной медсестры. Он вымыл руки и ждал в маленькой, примыкавшей к отделению акушерства операционной.

Девушка отрицательно покачала головой:

— Нет, доктор.

— Когда мы сможем начать?

Сестра наполнила горячей водой две грелки и, завернув их в одеяльца, положила на крошечный операционный стол.

— Через пару минут.

В операционную вошел интерн и спросил:

— Вы хотите начать обменное переливание крови, не дожидаясь результата пробы Кумбса?

— Да, — ответил Дорнбергер. — Мы и так уже потеряли массу времени. У ребенка нарастает анемия, а это показание к переливанию крови даже в отсутствие анализов.

— Доктор, пуповина была обрезана очень коротко. Я просто решила вам об этом напомнить, — сказала дежурная медсестра.

— Спасибо, я помню, — отозвался Дорнбергер и обратился к интерну: — Когда мы заранее знаем, что новорожденному потребуется обменное переливание крови, то оставляем длинный отрезок пуповины, чтобы было удобно переливать кровь через пупочную вену. К сожалению, в данном случае мы не планировали переливания и коротко обрезали пуповину.

— Как же быть? — спросил интерн.

— Придется под местной анестезией сделать надрез над пупочной веной. — Дорнбергер обернулся к сестре: — Кровь подогрета?

— Да.

— Очень важно, чтобы кровь была подогрета до температуры тела новорожденного, — объяснил Дорнбергер интерну, — в противном случае у ребенка может развиться шок.

Сам Дорнбергер понимал, что говорит все это не только для того, чтобы объяснить ситуацию интерну, но и для того, чтобы уверить себя в правильности решения. Разговор отвлекал его от тяжких мыслей. После сцены в отделении и патологической анатомии он испытывал внутреннюю тревогу и чувство вины. Его не успокаивало то, что с формальной точки зрения ему не в чем было себя упрекнуть. Но в опасности находился его больной, больной, который мог умереть от непростительной медицинской халатности. Отвечать за это все равно должен он, доктор Чарльз Дорнбергер.

Усилием воли Дорнбергер остановил поток мыслей и вдруг почувствовал себя плохо — в голове появилась тупая пульсирующая боль, операционная начала вращаться, появилась дурнота. Он закрыл глаза, потом снова их открыл. Теперь все было в порядке, головокружение исчезло, мышление снова стало ясным. Однако, посмотрев на свои руки, он увидел, что они мелко дрожат. Попытался остановить дрожь, но не смог.

В операционную ввезли кувез с маленьким Александером. В этот момент интерн спросил:

— Доктор Дорнбергер, как вы себя чувствуете?

Он уже был готов ответить «хорошо», понимая, что если это скажет, то проведет манипуляцию до конца, сделает все возможное для спасения ребенка и этим успокоит свою совесть, сохранит цельность своей личности. Но в этот момент Дорнбергер вспомнил все, что говорил и думал в последние годы о стариках, цепляющихся за власть и свое положение. Вспомнил, как обещал себе, что без колебаний уступит дорогу другим, когда ослабеет, не станет браться за дело, с которым уже не способен справиться. Он снова посмотрел на свои трясущиеся руки.

— Плохо, — ответил он. — Я чувствую себя очень неважно. — И, сознавая, что голос выдает захлестнувшие его эмоции, попросил: — Кто-нибудь, позвоните доктору О’Доннеллу. Скажите, что я не в состоянии работать. Пусть он придет и сам проведет переливание крови.