Клиника: анатомия жизни - Артур Хейли

— Заходи, Майк, дорогой, — сказала она, — и не будь таким мрачным. Доктор Грейнджер заглядывала ко мне, я уже поплакала — теперь со слезами покончено, по крайней мере до утра.

От этих слов любовь к ней вспыхнула с новой силой, он обнял Вивьен и страстно ее поцеловал. Она запустила пальцы в его шевелюру и принялась ерошить мягкие рыжие волосы. Откинув голову, она посмотрела Седдонсу в глаза.

— Майк, у меня на всю жизнь останется только одна нога, — сказала она. — Я уже не буду прежней девочкой, с какой ты познакомился и какой ты знаешь меня теперь. Если ты захочешь от меня уйти, я пойму тебя.

— Не говори так! — с чувством воскликнул он.

— Почему? — спросила она. — Ты боишься об этом говорить?

— Нет! — решительно и громко запротестовал Майк, в глубине души понимая, что лжет. Сам он боялся и одновременно чувствовал, что Вивьен уже не испытывает страха.

Теперь, глядя на мать Вивьен, Седдонс видел в ней отражение дочери; или, скорее, наоборот — Вивьен была отражением матери. В обеих чувствовалась мощная внутренняя сила. Сможет ли он оказаться на той же высоте? Впервые за последнее время им овладело сомнение, вызывавшее страшную неловкость и смущение.

Мистер Лоубартон прервал свое хождение. Он остановился на полпути между окном и стулом.

— Майкл, — сказал он, — уже прошло полтора часа. Долго еще продлится операция?

Мать Вивьен тоже подняла глаза на Майка. Он отрицательно покачал головой:

— Не думаю. Доктор Грейнджер сказала, что сразу выйдет к нам. — Он помолчал, потом добавил: — Скоро мы все узнаем.

Глава 19

Просунув руки в похожие на корабельные иллюминаторы отверстия в стенках кувеза, доктор Дорнбергер тщательно обследовал сына Джона Александера. С момента рождения прошло трое с половиной суток, что само по себе уже обнадеживало. Правда, за это время у младенца появились новые симптомы, которые сильно беспокоили Дорнбергера.

Закончив осмотр, доктор отошел от кувеза и задумался. Он снова и снова перебирал в уме возможные причины ухудшения состояния ребенка, опираясь на годы опыта и сравнивая данный случай с виденными им раньше. Опыт и интуиция подсказывали — прогноз исключительно плох.

— Знаете, — обратился к медсестре Дорнбергер, — до сих пор я считал, что он справится.

Молодая дежурная сестра отделения недоношенных та самая, которую три дня назад видел Джон Александер, — сказала:

— Дыхание было стабильным всего час назад, а потом стало слабее, и я позвонила вам.

Практикантка, стоявшая по другую сторону кувеза, внимательно прислушивалась к разговору, то и дело переводя взгляд с Дорнбергера на медсестру.

— Да, дышит он неважно, — медленно произнес Дорнбергер. Он принялся рассуждать вслух, чтобы ничего не упустить: — Желтуха больше, чем должна быть, появились отеки стоп. Напомните мне анализ крови.

Дежурная сестра заглянула в папку:

— Эритроцитов четыре и девять десятых миллиона, эритробластов — семь на сто лейкоцитов.

Наступило молчание. Две медсестры смотрели на продолжавшего размышлять Дорнбергера. Анемия, пожалуй, слишком велика, подумал он, хотя это может быть и крайним вариантом нормы. И высказал вслух мнение:

— Знаете, если бы не отсутствие антител, я бы сказал, что у ребенка эритробластоз.

Дежурная сестра удивленно вскинула брови.

— Но антител нет, доктор, — возразила она, но быстро осеклась.

— Я знаю, и поэтому эритробластоза не может быть. — Он посмотрел на папку в руках медсестры. — Все равно, дайте мне еще раз посмотреть лабораторное заключение об антителах в крови матери.

Сестра перебрала листки в папке и достала заключение, которое было подписано Пирсоном после стычки с Коулменом. Дорнбергер внимательно прочитал его, вздохнул и сказал:

— Ну что ж, вывод вполне однозначный. В крови матери антител нет.

Он должен быть однозначным, подумал врач, но гнетущее ощущение не уходило. Вдруг заключение неверное? Хотя это невозможно, отделение Пирсона никогда не допустило бы такой ошибки. Все равно после обхода надо будет поговорить с Джо.

Дежурной медсестре Дорнбергер сказал:

— В данный момент мы пока ничего не можем сделать. Позвоните, если будут еще какие-то изменения.

— Хорошо, доктор.

Когда Дорнбергер ушел, практикантка спросила:

— Что такое эритро… — Она споткнулась на трудном слове.

— Эритробластоз — это заболевание крови новорожденного. Оно иногда возникает, когда у матери кровь резус-отрицательная, а у отца — резус-положительная. — Молодая рыжеволосая медсестра говорила медленно, но, как всегда, уверенно. Практикантки любили дежурить с ней. У нее была репутация одной из лучших сестер отделения, хотя она всего лишь год назад с отличием окончила школу сестер. Зная это, практикантка не смогла сдержать любопытства.

— Я думала, что в таких случаях новорожденным меняют кровь.

— Ты имеешь в виду обменное переливание крови? — Да.

— Это делают не всегда, — терпеливо продолжила дежурная сестра. — Это зависит от наличия антител к резус-фактору в крови матери. Если они есть, то обычно ребенок рождается с эритробластозом и ему сразу же после рождения делают обменное переливание крови. Если же антител нет, то переливание не нужно. — Медсестра замолчала, а потом задумчиво добавила: — Но при таких симптомах все это очень странно.

После спора по поводу проверок работы лаборатории Джозеф Пирсон перестал вмешиваться в действия Дэвида Коулмена. Тот не мог понять, что означает это молчание. Либо он достиг своей цели и теперь волен распоряжаться серологической лабораторией, либо старик решил возобновить атаку позднее. Тем не менее Коулмен стал регулярно наведываться в лабораторию и контролировать ее работу. В результате он пришел к выводу о необходимости изменения некоторых методик, и теперь они выполнялись по-новому в течение последних двух дней.

Между Коулменом и Карлом Баннистером, старшим лаборантом, установились отношения, которые можно было назвать вооруженным перемирием. Напротив, Джон Александер от души радовался вниманию Коулмена к лаборатории и даже предложил несколько усовершенствований, которые врач одобрил.

Александер вернулся в лабораторию на следующий день после того, как его жену доставили в клинику, несмотря на то что Пирсон, как всегда пряча доброту под ворчанием, предложил ему взять краткосрочный отпуск. Коулмен слышал ответ Александера: «Огромное спасибо, доктор, но если я не буду работать, то начну слишком много думать, а это все равно ничему не поможет». Пирсон кивнул и сказал, что Александер волен поступать как пожелает, но в любое время может отлучиться из лаборатории, чтобы навестить жену и ребенка.

Дэвид Коулмен открыл дверь и вошел в лабораторию. Джон Александер, сидя за микроскопом, смотрел на стоявшую лицом к нему женщину в белом халате и с необъятной грудью. Коулмен смутно припомнил, что уже несколько раз видел ее в клинике.

Когда он вошел, Александер говорил женщине:

— Думаю, вам стоит спросить доктора Пирсона или доктора Коулмена. Я подготовлю рапорт, который подам им.

— Какой рапорт? — поинтересовался Коулмен.

Александер и женщина в белом халате одновременно посмотрели в его сторону. Женщина заговорила первая:

— О, доктор! — Она окинула его внимательным взглядом. — Это вы доктор Коулмен?

— Совершенно верно.

— Меня зовут Хильда Строган. — Она протянула Коулмену руку: — Главная диетсестра.

— Здравствуйте. — Пожимая руку миссис Строган, Коулмен как зачарованный смотрел на груди главной диетсестры, которые, колыхаясь и переваливаясь, словно два кита, двигались в такт ее движениям. Отбросив от себя эту чепуху, он спросил: — Какие у вас проблемы, и чем мы можем вам помочь?

По опыту Коулмен знал, что диетологи и патологоанатомы, как правило, сотрудничают в вопросах соблюдения пищевой гигиены.

— В последние несколько недель в клинике участились случаи кишечного гриппа, — сказала диетсестра. — Главным образом среди медперсонала.

Коулмен рассмеялся:

— Назовите мне клинику, где бы эта проблема время от времени не возникала.

— Я знаю. — Миссис Строган дала понять, что ей не нравится такая несерьезность, и заговорила снова: — Если причина в пище — а именно так чаще всего и бывает, — то я хочу ее выяснить. Тогда мы сможем ее устранить, чтобы такое не происходило впредь.

В женщине чувствовалась серьезность, достойная уважения.

Коулмен вежливо спросил:

— У вас есть какие-то идеи на этот счет?

— У меня есть вполне определенная идея. Все дело, как я подозреваю, в посудомоечных машинах, доктор К.

Коулмена поразила такая форма обращения. Оправившись от изумления, он спросил:

— Почему вы так думаете?