Волосы Вероники - Вильям Козлов

— Он не будет хромать? — спросила Ника.

— Походит какое-то время на костылях, а потом… снова будет бегать, — улыбнулась Полина.

— Я тоже… — Вика взглянула на сестру и поправилась: — Мы тоже будем с ним бегать.

— Бегайте на здоровье, — сказала Полина.

— Я поставлю чай? — предложила Варя.

— Я сама все сделаю, — сказала Полина. — Занимайтесь, девочки, своими делами.

Полина принимала самое искреннее участие в семье Остряковых: в больнице опекала Анатолия Павловича, по-матерински заботилась о близнецах, бегала по магазинам, чтобы купить им чего-нибудь вкусного. В жизнь одинокой женщины вошли в общем-то чужие ей люди, но сколько доброты и внимания проявляла она к ним! Кстати, эту черту в ней я заметил, когда она еще лечила меня от гриппа.

И как ни странно, таким добрым, душевным женщинам почему-то не везет в личной жизни! Полина была бы прекрасной женой, но вот до сих пор не замужем. И ведь не скажешь, что она неинтересная, в ней есть своя прелесть… Можно рассуждать о несправедливости судьбы, а я вот сам-то не женился на ней? Мне почему-то и в голову такое не приходило. Так же, наверное, и другим мужчинам… Чего мы ищем, ждем? Таких, как Вероника? Но такие раз в жизни встречаются на белом свете. И потом, они, как правило, оказываются замужем…

— Папе можно мандарины? — спросила Вика.

— Ешь сама, — сказала Полина. — У папы их полная тумбочка.

Я и внимания не обратил, что у Вики красный глаз, а Полина сразу, с порога заметила. И я видел, девочки рады ее приходу, хотя она и ворчит на них.

Я хотел ей помочь, но она сказала, чтобы я шел к себе, мол, сама со всем управится. Когда в доме полно женщин, мужчине нечего делать на кухне.

— Когда он узнал о смерти жены, — она укоризненно посмотрела на меня, — я увидела на его лице маску Гиппократа. Не нужно было тогда ему говорить об этом…

— Чего-чего? — удивился я.

— Проступающая на лице человека печать смерти, — пояснила Полина. — Он во всем винил себя и не хотел жить. Знаешь, что он сказал? Стоит ли лечить тело, если душа умерла?

— Он очень любил Риту, — сказал я.

— Ее не вернешь, а дети остались, — продолжала Полина. — Но он тогда думал лишь о ней одной… Я и не подозревала, что мужчины могут так любить. Он сильный человек, а мужественные люди любят и страдают сильнее.

— Бедные мужчины, — усмехнулся я. — Плохого же ты мнения о них.

— Я подолгу с ним разговаривала, внушала, что жизнь не остановилась, он еще молод, а горе забудется…

— Я уже заметил, что учителя и врачи даже со взрослыми разговаривают, как с детьми: «Ну, что у нас болит?», «Какой нынче у нас стул?», «Чего это мы не улыбаемся?..».

— Он то же самое мне сказал, — рассмеялась Поли на. — А разговариваем мы так с пациентами оттого, что они и впрямь в больнице становятся большими детьми. Жутко мнительные, капризные, плаксивые…

— К Анатолию это не относится, — заметил я.

— Как бы там ни было, а я вернула его к жизни, — с нескрываемой гордостью произнесла Полина.

— Я верю, — кивнул я.

Жизнерадостности, бьющей через край энергии у Полины на двоих хватит.

— Я видела ее портрет, — помолчав, сказала она. — Обыкновенная женщина, ничего особенного.

— Думаешь, любят только красавиц?

— Я не верю в любовь, — сказала Полина. Глаза ее погрустнели. — В одной палате с ним лежит юноша. Он тоже попал в аварию на мотоцикле, пришлось отнять левую ногу. Три месяца, как женился. Она пришла в палату, увидела его на костылях и больше глаз не кажет… Парень сломал о стену костыли, сутками с открытыми глазами лежит на койке… Видел бы ты его глаза! А ведь тоже, наверное, поженились по любви?

— Не надо все в одну кучу, — возразил я. — Люди разные, и любовь у них разная. У мелких людей и любовь мелкая…

— А что у нас с тобой было? — понизив голос, спросила она.

— Ты же сама говорила: физиологическая совместимость.

— Наверное, этого мало… — задумчиво произнесла Полина.

— Мало, — согласился я.

— Почему я сказала: «было»? — посмотрела она на меня голубыми глазами. — Я оговорилась?

— Ты правильно сказала, — проговорил я.

Второй раз за последнее время произношу жестокие слова женщинам. Женщинам, которые мне были близки. Хотел бы я этого или нет, но Вероника вытеснила из моего сердца всех, кого я знал до встречи с ней. Жалел я об этом? Себе я мог признаться: да, жалел! И Оля Вторая, и Полина — обе были дорогими для меня женщинами.

— Но ведь можно остаться друзьями и без этого? — она не смотрела на меня.

— Да-да, — сказал я.

Вторая женщина уходит от меня. Мне жаль, но ни одну из них не хочется удерживать. Наверное, и я изменился, а женщины это сразу чувствуют. Последнее время мы часто встречаемся с Полиной, но мне и в голову не приходит даже поцеловать ее. Боба Быков утверждает, что он может любить сразу нескольких женщин, чепуха это! Любить можно только одну.

Я люблю Веронику, и это сразу почувствовали Оля Вторая и Полина. Ни одна, ни другая не упрекнули меня в этом, даже не дали понять, что обескуражены, переживают, они просто тоже остыли ко мне, как и я к ним.

Маленькие привязанности легко и рвутся, как тонкая паутина. И не происходит бурных сцен, объяснений, нет и ненависти, остаются лишь сожаление и грусть… Можно ли себя заставить полюбить кого-нибудь? Наверное, нет. Это будет насилием над собой. В старину, когда браки устраивались по воле родителей, бытовала поговорка: стерпится — слюбится! И жили муж и жена долгие годы без всякой любви. А ведь нет на свете несчастнее человека, который не испытывал настоящей любви! Как бы мой приятель Боба Быков ни хорохорился, он несчастный человек. И его «подвиги» на этом поприще — одна видимость. Но Боба Быков каким-то образом ухитряется сам себя обманывать, внушает себе и другим, что он счастлив. Прыгает, суетится перед каждой, а кому это нужно? Женщины уходят, а Боба остается один. И снова весь в безумной погоне за другой, третьей, четвертой… Как-то я его спросил: любил он хоть одну из своих многочисленных знакомых? Он, не задумываясь, ответил: «Всех!» Всех — значит, никого. Да, наверное, и его никто не любил.

— Девочки, накрывайте на стол в большой комнате! — командует Полина.

Обычно мы с Варей пили чай на кухне, а теперь семья большая — на кухне нам не поместиться.

Черноголовая Вика и светленькая Ника проворно тащат в комнату чашки, ложки, Варя режет на доске колбасу, Полина заваривает чай. Мне хочется тоже что-либо сделать, но я знаю, это вызовет возражения. Скоро совсем отучат они меня от кухни. Оля Вторая предоставляла мне безраздельное право распоряжаться у плиты. Девочки присмирели за столом, изредка вскидывают глаза то на меня, то на Полину, с Варей они обращаются как с ровней. С лета они заметно подросли, одеваются по-прежнему одинаково, вот прически только разные: у Вики волосы на затылке затянуты в конский хвост, а белокурые локоны Ники рассыпаны по плечам. У Вики губы измазаны в белом креме от пирожного. Ника взяла бумажную салфетку и молча протянула сестре. Я несколько раз ловил на себе ее испытующий взгляд, наконец она не выдержала и попросила:

— Георгий Иванович, расскажите, пожалуйста, про море.

Иногда за чаем я им рассказывал про исследования Жака-Ива Кусто, про его находки на дне океана, про встречи с удивительными морскими животными.

— Про акул? — улыбнулся я.

— Про Марианскую впадину, — вставила Ника.

— А как обстоят дела с уроками? — поинтересовалась Полина.

Можно подумать, что у нее самой есть дети и она привыкла ими командовать!

— Мама никогда не проверяла наши домашние задания, — отчеканила Ника.

— Она нам доверяла, — прибавила Вика.

Я видел, краска ударила Полине в лицо, однако она и вида не подала, что обиделась. Поставила чашку на блюдце, спокойно сказала:

— Извините, что я вам часто напоминаю про уроки, но меня об этом просил ваш отец.

— Мы ему в следующий раз покажем свои дневники, — миролюбиво заметила Вика, ей не нравилась резкость сестры.

Я подумал, что Полине не следовало бы обращаться с ними как с маленькими детишками, близнецам скоро будет по одиннадцать лет, они развиты и, если надо, сумеют постоять за себя. Особенно Ника. Случалось, она и Варю осаживала, когда та чересчур нажимала на них. Ко мне же они относились подчеркнуто вежливо, называли только по имени и отчеству. Я им рассказал про первое историческое погружение Жака Пиккара и американца Дона Уолшема в батискафе «Триест» в знаменитую Марианскую впадину — самое глубокое место в Мировом океане. Случилось это 23 января 1960 года. За пять часов спуска они преодолели толщу воды в 10 919 метров. На дне Марианской впадины «Триест» пробыл 20 минут. Отважные исследователи увидели в донном иле красную креветку, похожая на подошву рыба смотрела в иллюминатор большими выученными глазами.