Возрождение любви - Бобби Хатчинсон

К ее огромному облегчению, он не спрашивал. У Пейдж было ощущение, что он знает.

Он спросил с шутливой улыбкой:

– Ну и как люди в ваше время рассматривают наше восстание, эту нашу борьбу исконных жителей Канады против правительства, которое не хочет их выслушать?

Она сказала ему, что в ее время его считают героем, и ему это очень понравилось. Она рассказала ему о требованиях исконных жителей, выдвинутых в конце 1900-х годов, о медленном, но успешном пути, идя по которому, они вернули то, что им принадлежало.

– Кто бы мог поверить, – сказал он удивленно, – что это потребует столько времени? – Он посмотрел на нее, и ей показалось, что его огненный взгляд сжигает ее. – И все-таки в глазах Господа Бога день равен столетию. Вы ведь понимаете, мадам, почему я не могу сейчас остановить войну. Война должна продолжаться ради наших потомков. Такова моя судьба.

Пейдж не нашла слов, чтобы ответить ему.

Сегодня Джиджет с гордостью рассказала женщинам, что Луи молится за сражающихся мужчин, что молиться он начал еще до рассвета. Она стоял перед церковью под холодным дождем со снегом, неподалеку от того дома, где работают женщины, руки его распростерты наподобие креста, лицо обращено к серому, низко нависшему небу. Он стоит не двигаясь, час за часом, и, когда его руки устают и готовы опуститься, друзья подходят и держат его руки на весу.

Ружья стреляли, пушки с ревом извергали смерть, Луи Райел молился, а женщины готовили из своих жалких запасов еду.

К концу дня в комнату, которую Пейдж оборудовала под хирургический кабинет, привезли двух раненых. Женщины собрались вокруг нее, чтобы помочь ей, но и услышать новости о сражении. Раны были несмертельные: у одного пуля засела в плече, у другого в бедре.

– Габриэль поджег траву, вам всем надо было бы посмотреть, как бежали англесы, когда до них дошли пламя и дым, – рассказывал один из мужчин, пытаясь посмеиваться даже когда Пейдж отрезала кожу вокруг его раны. – Это большая победа, – говорил он, а лицо его стало белым как мел. – У Габриэля всего сто пятьдесят солдат, а англесов сотни, и все равно мы победили.

Один из мужчин, которые привезли раненых, продолжил рассказ:

– Габриэль скомандовал нам пробираться под прикрытием дыма и подобрать все оружие и снаряжение, которые они бросили при бегстве. Мы кричали и пели, так что они думали, что нас гораздо больше, чем на самом деле.

– Сколько наших людей убито? – Мадлен оказалась единственной храброй женщиной, отважившейся задать этот вопрос. В комнате воцарилось молчание, а раненые посмотрели друг на друга и отвели глаза.

– Насколько можно судить, пять.

– Кто? – прошептала Амели, только недавно вышедшая замуж за парня, которого любила. – Пожалуйста, скажите кто?

– Мне кажется, что из Батоша один только Айзадор Тейлбо.

Айзадор был холостяк, и Пейдж увидела облегчение на лицах женщин.

– Один из погибших индеец, двое – метисы из Монтаны. А пятый – старик Арман Леклерк.

– Арман?

Нитки для зашивания швов выпали из ее рук. Пейдж знала: в том, что ее похитили и привезли сюда, частичная вина Армана, но она не могла заставить себя обвинять в этом старика. Она вспоминала, как добр он был к ней, когда она впервые попала в Баттлфорд, как вскапывал и следил за ее садиком, за ее цветами все лето.

Слезы застлали ей глаза, и она смахнула их рукавом, чтобы разглядеть разрез, сделанный ею для того, чтобы извлечь пулю.

– Пусть Господь Бог благословит и хранит их! – пробормотала Мадлен, перекрестившись.

Остальные женщины последовали ее примеру.

Когда поздним вечером усталые солдаты вернулись в селение, они ликовали. Женщины раздали скудную еду, а Пейдж перевязала небольшие раны, среди которых не было пулевых.

– Я считаю, что нашими успехами мы обязаны молитвам Райела, – выкрикивал Дюмон возбужденной толпе, собравшейся около их дома.

Пейдж оставалась в доме, стоя на коленях и разбирая кожаный саквояж с медикаментами. Один из метисов нашел его на поле боя, видимо, брошенный бежавшим военным врачом, и принес ей.

Она улыбнулась и с улыбкой глянула на Мадлен. Та принесла ей ломоть свежего хлеба и тарелку тушеного мяса.

Надоевшая тошнота, мучившая ее уже давно, теперь вызвала боль в животе. Пейдж знала, что за последнее время потеряла в весе.

– Вы должны заставить себя кушать, – пожурила ее Мадлен. – Как вы сумеете родить здорового ребенка, если не будете кушать? Вы знаете так же хорошо, как и я, что недомогание скоро пройдет, но вы должны беречь свои силы.

Пейдж воззрилась на нее в изумлении.

– Ребенок? Мадлен, но я не бере… – Это отрицание замерло у нее в горле, и она уставилась на метиску. Та часть ее мозга, где хранились медицинские познания, мысленно перебрала симптомы, которые беспокоили ее с тех пор, как она оказалась в Батоше.

Тошнота, быстрая утомляемость, болезненные ощущения в грудях, одутловатость, сонливость. У нее с декабря не было менструаций, но они вообще бывали у нее нерегулярно, так что Пейдж отнесла это обстоятельство за счет возбуждения от своего замужества, а потом похищения.

Беременна. Этого не может быть! Другие варианты, мрачные, ужасные, промелькнули в ее мозгу, но она отвергала их один за другим. Ни один из них не подходил, за исключением…

Она начала заикаться.

– Я не могу… Я хочу сказать, что этого не может быть.

Но ведь врачи никогда не говорили, что этого не может быть, так ведь?

Они прибегали к таким выражениям, как «весьма маловероятно» и «вряд ли такое возможно». Она никогда не прибегала к противозачаточным средствам, но в то время, в девяностых годах, у нее не было особых причин беречься, она занималась сексом весьма редко.

Пока в ее жизни не появился Майлс.

Сердце ее застучало, а руки потянулись к животу. При ее общей худобе там прощупывалось некое набухание.

Ее начало трясти. Она поднялась, и у нее неожиданно закружилась голова. Мир вокруг потемнел, и она почувствовала, как Мадлен подхватила ее, провела к столу и усадила так, чтобы ее голова оказалась между колен.

Пейдж осела, словно в ее теле не было костей, мир закрутился. Постепенно эта слабость прошла, и она подняла глаза на Мадлен.

Та стояла, возвышаясь над ней, поддерживая ее, гладила ее волосы, нежно улыбаясь ей.

– Вы на самом деле ничего не знали? А еще доктор!

У Пейдж стали медленно накапливаться слезы и одна за другой стекать по щекам. Мадлен полезла к себе за пазуху и достала белоснежный носовой платок, всегда там обретавшийся, и нежными прикосновениями вытерла лицо Пейдж.

– Вы не хотели этого ребенка?

В голосе Мадлен звучала грусть, ее смуглое лицо хмурилось. Она пододвинула стул, села и взяла руки Пейдж в свои.

– О нет, я хочу этого ребенка, но тут есть такие обстоятельства… О Мадлен, я так хочу ребенка, что не могу и передать это словами. Понимаете, я потеряла ребенка, давно, очень давно… задолго до того, как я появилась в вашей эпохе, и я думала… все врачи говорили мне, что у меня детей больше не будет.

Мадлен улыбнулась и философски пожала плечами.

– Это означает только одно – что доктора и в ваше время не всегда все знают.

Пейдж постаралась выдавить из себя слабую улыбку.

– Это уж точно.

– Я тоже потеряла моих детей. – В голосе Мадлен звучала нежность. – Двое маленьких, оба они не прожили и одного дня. – Она достала маленький медальон, который всегда носила, и показала Пейдж несколько локонов мягких волос. – Вот это все, что у меня от них осталось.

Она закрыла медальон и опустила за вырез своего платья.

Пейдж сжала огрубевшую от работы мозолистую руку Мадлен.

– Это так больно – потерять ребенка. Я даже представить себе не могу, каково это потерять двоих.

Мадлен склонила голову.

– Габриэль и я, мы оба так хотели иметь детей. Но такова была воля Божия.

– Хотела бы я относиться к смерти так же философски, как вы.

– Каждый из нас приходит к этому своим путем, в свое время. – Мадлен улыбнулась ей. – Но сейчас для вас не время думать о смерти. Ребенок у вас будет замечательный, я чувствую это всеми своими косточками.

– Я надеюсь, что ваши косточки будут в целости и сохранности.

Пейдж глубоко, почти судорожно вздохнула, стараясь скрыть возбуждение, нарастающее в ней.

Она не хотела говорить Мадлен, как мало шансов на то, что ребенок выживет. Она была слишком хорошим врачом-гинекологом, чтобы не обманывать себя.

Жестокая правда заключалась в том, что эта беременность таит в себе реальную возможность ее смерти, так же как и ребенка: благодаря сложностям с ее первыми родами эти роды могут произойти только с помощью кесарева сечения, и, если она выйдет живой из передряги с этим восстанием, проделать его должен будет Майлс.

При первых родах у нее было сильнейшее кровотечение, потребовалось переливание крови. Даже при тогдашних самых современных возможностях медицины ребенок умер.