Волчица советника - Елена Литвиненко

— Я больше не буду…

Взять живой погодницу не удалось — она предпочла раствориться в источнике, но не попасть в руки Сибилла. Честно говоря, я ее понимала.

Но не жалела — даже несмотря на то, что магианой оказалась девушка, лишь на пару лет старше, чем я сама. Восемь дней посреди болота, без возможности согреться, обсохнуть и нормально поесть превратили войско в толпу чихающих и кашляющих мужчин, почти три сотни слегли с лихорадкой, а несколько десятков не покидали отхожих мест из-за болей в животе. Мы с лекарями двое суток перетирали кору хинного дерева и готовили отвары кровохлебки, а Сибилл насыщал лекарства силой, чтобы поднять людей на ноги максимально быстро.

Со смертью погодницы ливневые дожди наконец прекратились, и лагерь смог перейти на холмы, к чистой воде, к чистому воздуху и теплому майскому ветру, сушившему плащи, одеяла и одежду. Стоянка продлилась декаду — Йарра решил дать людям отдохнуть перед походом на Пратчу. Сибилл наполнял накопители и ставил ловушки — на случай, если нас попытаются атаковать прямо здесь, лорды-командующие приводили свои сотни в порядок, виконт Файлен курировал поставки продовольствия, Его Сиятельство принимал телепортами брони — те самые, за которые отдал полторы тысячи золотом, я помогала графу и… кажется, была счастлива.

…Просыпаться от вкуса кофе на губах и руки в волосах, вместе завтракать, вместе обедать, сопровождать его в объездах лагеря, стенографировать на совещаниях, вместе ужинать, спать на его плече…

Я вдруг открыла для себя, что Его Сиятельство, оказывается, красив — той хищной, чуть жутковатой красотой, что отличает старые статуи Темных богов: та же скрытая мощь, та же сила и непробиваемая жесткость гранита. Я тайком наблюдала за графом — как он двигается, как держит оружие, как сидит, откинувшись в кресле, и, полуприкрыв глаза, слушает гнущихся в поклоне лордов. Он завораживал — как буйство стихии, как те бураны, что шли со стороны Леса, как молнии, взрывающие верхушки гор. Я наблюдала за ним и начинала понимать Галию, и тех, других, что выпрыгивают из корсетов при встрече с Йаррой.

Иногда наши взгляды встречались. Я смущалась, опускала ресницы, отворачивалась, но затылком чувствовала — смотрит! — и в груди становилось тесно. Его взгляд не давил, не пригибал к земле, наоборот, ласкал, согревал, нежил — и тем неожиданнее и обиднее было вдруг натолкнуться на холодную ярость. Я ведь ничего не сделала! Совсем ничего! Мы целовались, когда Йарра больно стиснул плечи, снял меня со стола. Криво усмехнулся и подтолкнул к ширме:

— Иди, мне нужно работать, — и зарычал, стоило мне промедлить: — Уйди, я сказал!

Он тогда всю ночь просидел над документами, а утром исчез. Следующие три дня я его видела лишь издали, а на четвертый…

— Господин! — обрадовалась я, увидев графа в шатре, — он осматривал мое оружие.

— Тебя разве не учили ухаживать за клинком, Лира? — поднял голову Йарра, и я попятилась при виде горящих злым серебром глаз. — Зазубрины не сточены, весь в пятнах! Ты на нем бурую ржу вырастить решила? Немедленно привести в порядок! — И мне в лицо полетел фламберг.

Дальше — хуже.

Я все, все делала не так. Сидела, стояла, писала, чертила, держала метательный нож, дралась, не в той последовательности надевала доспех — боги, да какая разница?! — до сих пор не научилась как следует затягивать подпругу, трензель слишком мал для лошадиного рта — я почти не пользуюсь поводьями, флера достаточно, но разве его это волнует?! Чумазая, как крестьянка, коса, будто с сеновала, сапоги пыльные — какими еще им быть после стольких часов по лизарийским дорогам?! — задники тренировочных туфель стоптаны, шотта мятая, перевязь перекручена, на рау я не говорю, а мычу…

Я кивала, извинялась, исправлялась. Собирала разбросанные графом бумаги, покорно переделывала отчеты, каждый вечер полировала меч и кинжалы до зеркального блеска, даже если они не покидали ножен в течение дня.

Неделю.

Потом, не выдержав, спросила, в чем виновата, ведь раньше все было в порядке! Сиятельство обругал меня и послал Лесом. Ну я и ушла… в госпиталь. Там и сидела полночи, меняя повязки раненым и помогая кипятить скальпели и ложки, пока Йарра не явился.

— Всем выйти, — прошипел граф. — …Ты какого лешего ночью по лагерю шляешься, Лира?! — Йарра схватил меня за локти, встряхнул. — Приключения на задницу ищешь?! Так я тебя ими обеспечу!.. — выволок меня из лекарского фургона, закинул на Стригу, отвез к шатру, толкнул внутрь так, что я едва удержалась на ногах. Помню, мы стояли друг против друга, и я отчетливо понимала, что, если он меня сейчас ударит, я ударю в ответ. Скорее всего, фламбергом — он совсем рядом, стоит лишь протянуть руку.

И тогда Йарра меня убьет.

И пусть!

Той ночью я впервые открыто смотрела ему в глаза — зло, отчаянно, готовая в глотку вцепиться, если тронет, и жидкое серебро в его взгляде не пугало, наоборот, заставляло скалиться в ответ.

Горел, пульсировал алым сланцевый столб караванной тропы, кружились песчаные вихри, гомонили, рыдали, предупреждая о самуме, пустынные духи…

Йарра отступил.

На лице — не то улыбка, не то гримаса.

— Вы меня ненавидите, да? — тихо спросила я. Пусть скажет — и тогда я точно буду знать, что нельзя привязываться ни к кому, кроме Тимара.

— С чего ты взяла?

— Из-за флера. Я ведь не леди Алиссандра, даже не Галия! Просто… я.

Крестьянка чумазая, только что с сеновала, лентяйка… Бастард, смесок, кухонная девка без роду и племени — мы ведь оба знаем, что я не имею ни малейшего права на татуировку Орейо.

— Не подходите к ней, насекомых наберетесь!

— Ой, это что, навоз на сапогах?

— Чучело…

— Я не собиралась вас связывать! Я просто хотела выжить! — крикнула я в спину графу.

— Я тебя не ненавижу, — бросил он через плечо и исчез в ночном тумане.

— Все в порядке, госпожа? — спросил Сэли сквозь полог шатра.

— Да. — Я поднялась с пола, вытерла мокрые щеки ладонью — хорошо хоть, он не видел, что я плачу. — Попроси Кайна согреть воды, я хочу умыться.

…а девчонка была хороша. Невероятно, просто бесподобно хороша! Гордая, злая. Когда-то у него самого не было ничего, кроме злости и гордости. Сильная. Умеет держать лицо и удар — и задирает узкий подбородок еще выше, прищуривает глаза. Они у нее синие. Не меотские сапфиры, нет — дикие воды у атоллов Рассветного.

«Вы ненавидите меня, да?»

Ненавидел. До дрожи ненавидел. До желания удушить, когда понял, что страсть не проходит, что дальше — хуже, что после первой ночи, и без того желанная — до одури, до безумных фантазий, как если бы он был мальчишкой, Лира превратилась в навязчивую идею, мешающую работать и жить. Брыгова девка, сделавшая его насильником, маленькая дрянь, из-за которой по альковам все лето гулял анекдот: «Хочешь подружиться с Советником? Подари ему синеглазую лизарийку».