Привет, красавица - Наполитано Энн

Удивительно, однако с тех пор головы других девчонок поворачивались к ней, точно подсолнухи к солнцу. Многие из них были болезненно застенчивы или своего рода изгоями. Они поглядывали на нее из-под челок или из-за учебников. Старались вместе с ней войти в раздевалку, оказаться рядом в коридоре. Они считали ее храброй и сами становились смелее. В ее обществе им удавалось поверить в себя. «Вы заблуждаетесь, я вовсе не храбрая», — хотела сказать Алиса этим девочкам, которых постоянно ранили, обзывая «толстухами», «тупицами» и «уродинами». Но она боялась их расстроить и оттого молча терпела рядом с собой.

— Что за дела? — удивленно спрашивала Кэрри. В средних классах она решительно пресекала насмешки над ростом подруги и сейчас была настроена на продолжение своей миссии. Алиса пожимала плечами. Она знала, что больше себя не стыдится и тем самым подает пример одноклассницам, но не умела выразить это в словах. К счастью, на свидания ее больше не приглашали.

Теперь много времени Алиса проводила вне дома, и, видимо, поэтому ее уже не озадачивали молчание матери об ее прошлой жизни или отсутствие старых фотографий на стенах, а малочисленность их семьи уже не казалась опасной в чрезвычайной ситуации. Они с Джулией по-прежнему вместе готовили ужины, по пятницам, облачившись во что-нибудь пушистое, смотрели фильмы, если Алиса не оставалась ночевать у Кэрри, и смешили друг друга, дурашливыми голосами наперегонки отвечая на вопросы викторины. Однако Алиса испытывала своего рода удовольствие от того, что ее нелепый рост и соломенного цвета волосы служат этаким воплощением прошлого, о котором мать не желала говорить. Алиса так и не знала ничего об ее чикагской жизни, даже в общих чертах, не говоря о деталях, но уже не чувствовала потребности раздобыть эту информацию. Она углублялась в себя и стала вполне взрослой, чтобы понимать: в случае чего ей достанет сил на собственное спасение.

К окончанию школы Алиса уже прикинула, как ей распорядиться своей жизнью. Проходя по школьным коридорам, она почти не чувствовала себя диковинным животным в вольере зоопарка. По выходным она чаще ночевала у Кэрри, и две подруги допоздна цитировали героев любимых фильмов, подпевали пластинкам и болтали обо всем, что придет в голову. Раз в год Алиса ездила во Флориду, но уже одна, потому что отношения матери и бабушки разладились. Теперь она окончательно убедилась, что Джулия отсекла от себя сестер и родной город, почти обрубив связь с собственной матерью, и потому старалась не переходить обозначенные ею границы. Алиса любила мать и даже мысли не допускала о крахе своей семьи, невзирая на имевшийся пример. Однако, входя в комнату или распрямляясь во весь рост, не могла не заметить, как меняется лицо Джулии. Казалось, в такие моменты на щелку приоткрывается дверь в ее прошлую жизнь, и Алиса, хоть доступ туда ей был закрыт, радовалась, что именно она подергала ручку.

Джулия сама повезла дочь в Бостон к началу занятий в университете и сперва неумолчно болтала. Алиса думала, что ей известны все настроения матери, однако нынче Джулия выдавала словесные залпы, выглядевшие то фейерверком, то сигнальной лампочкой, извещающей о неисправности двигателя.

— Пусть твои студенческие годы станут счастливыми, — сказала она.

— Непременно. — У Алисы взмокали ладони, когда она волновалась, вот и сейчас девушка отерла их о шорты.

— В школе ты не очень-то веселилась, и я желаю тебе побольше радости. — Джулия кинула взгляд на дочь, подчеркивая, что говорит всерьез.

— Почему, я радовалась, — искренно сказала Алиса.

Было радостно допоздна слушать музыку у Кэрри и вместе с матерью смотреть кино. В одиннадцатом классе она стала пить кофе, и приятное чувство, возникавшее, когда утром обхватишь ладонями горячую кружку, тоже входило в категорию «радость». Одним из беспокойств касательно колледжа было то, что кофе в студенческой столовой окажется не таким вкусным, как дома. Вообще-то беспокойств набиралось изрядно. Тревожила мысль об общежитии, набитом сверстниками, шумными и неопрятными, от которых никуда не скрыться. К счастью, Кэрри поступила в частный Эмерсон-колледж, тоже расположенный в Бостоне, и сознание, что лучшая подруга будет рядом, приносило громадное облегчение.

— Черт бы побрал этих водил! — бурчала Джулия. Они ехали по 95-й автостраде, гигантской магистрали, огибавшей Восточное побережье. Мотоциклы, огромные шестнадцатиколесные фуры и легковушки маневрировали, виртуозно вписываясь в крошечные просветы. — Ходи на свидания и вечеринки, гуляй ночь напролет и все такое.

— Ты так вела себя в колледже? — спросила Алиса.

Джулия помолчала.

— У меня была другая ситуация. По финансовым соображениям я жила дома и мало участвовала в студенческой жизни. Но ты, девочка, можешь делать все, что захочешь. Даже покурить травку. И — как это сейчас называется? — перепихнуться.

— Господи, мама!

С тех пор как Алиса переросла миссис Лейвен, та отменила обращение к ней «моя крошка» и стала называть ее «мудрая душа моя». Алиса этим слегка гордилась, ибо новое прозвище свидетельствовало об ее зрелости, по причине которой ее не интересовали свидания с мальчиками. Ей, с ее мудрой душой, было хорошо одной. Мысль о флирте, поцелуях и сексе приводила ее в ужас. Мудрость души объясняла и страх перед ближайшими четырьмя годами.

Алиса вздохнула. Мать вечно пугалась, не загрустила ли ее дочь, и постоянно толкала ее к радости. Алиса приучила себя улыбаться при каждой встрече с матерью, чтобы та поскорее расслабилась. Но это было утомительно, и сейчас чуть ли не плачущим голосом она сказала то, чего говорить совсем не хотелось:

— Хорошо, мама, я постараюсь.

Энергия Джулии иссякла, она кивнула, и до самого Бостона обе молчали. В студгородке мать помогла Алисе занести вещи в комнату на втором этаже. Соседка, Глория из Луизианы, еще не приехала, и Алиса заняла нижнюю кровать с тумбочкой возле окна. Прощаясь с матерью, она позволила себя обнять, но сама не ответила объятьем, потому что боялась расплакаться. Алиса никогда не плакала и сейчас не собиралась терять контроль над собой, который так усердно вырабатывала.

Впечатление от первого месяца студенческой жизни оказалось тягостным. Подтвердилось опасение о невозможности уединиться. Ей нравилась соседка по комнате, обладавшая чудесным заразительным смехом, но Глория беспрестанно сплетничала. «Ты видела, как тот парень в бейсболке заигрывает с той блондинкой? А вон те двое друг друга на дух не переносят». Алиса вяло кивала, покоробленная огульностью оценок. «Мы же ничего не знаем об этих людях, — думала она. — Я и тебя-то не знаю. Все мы незнакомцы».

Рост не позволял ей слиться с пейзажем. Алиса шла на занятия и чувствовала, что на нее смотрят. Девушки казались ошеломленными, но ничего не говорили. У некоторых на лицах появлялось жалостливое выражение безмолвного «Бедная ты, бедная!». Они, конечно, мысленно возносили благодарственные молитвы за собственную малость, женственность и возможность, если что, спрятаться. Парни спрашивали, баскетболистка она или волейболистка, и поражались, услышав, что «ни то ни другое». «Ты не дочь Ларри Бёрда?»[27] — поинтересовался один студент. Алиса думала, это шутка, но для многих парней ее высоченность была объяснима только тем, что она сама спортсменка либо родственница известного атлета. Иначе они терялись, чувствуя себя так, словно им нужно срочно отправить письмо, а поблизости ни одного почтового ящика. Среди них были и чуть повзрослевшие версии школьных придурков, всякий раз ухмылявшиеся.

— Нифига себе! Вот это да! — воскликнул парень, которого звали Роан, на собрании по выбору специализации.

Улыбка его была так заразительна, что Алиса, не удержавшись, улыбнулась в ответ. Они подружились, и однажды Роан, крепко поддатый, попытался объяснить свою первоначальную реакцию: