Муля не нервируй… Книга 6 - А. Фонд

— Но ты же сам сказал — ни работы, ни семьи…

— А мы тебя оформим консультантом в мой проект. Также, как тётя Лиза со стороны югославов была, консультантом по спецэффектам и пиротехнике… как-то примерно так оно называлось. Я завтра же скажу Йоже Гале, он умеет такие дела проворачивать.

— Что-то мне не верится… — пробормотал Модест Фёдорович, но видно было, что он уже загорелся идеей ехать работать на чудо-приборе и спасать человечество, и тётю Лизу в частности.

— Ой, да чего наперёд волноваться? Здесь главное влезть, а там видно будет, — отмахнулся я, — ты лучше допивай чай и поищи литературу по этому вопросу. Кто его знает, какие там ещё затруднения могут быть, с этим прибором. Вряд ли тебе книги килограммами позволят вывозить. Так что подготовься, что ли.

Модест Фёдорович аж подпрыгнул от возбуждения:

— Точно, Муля! Ты у меня — голова! Я же совсем недавно в бюллетене Академии наук СССР видел одну занимательную статью Афанасьева… — он на мгновение замолчал, взгляд его при этом сперва остекленел, затем сделался совершенно безумным, и он с приглушённым воплем выскочил из кухни в кабинет.

Недопитый чай остался на столе.

А буквально через миг из его кабинета послышались звуки падающих книг.

— Ну слава богу! — перекрестилась Дуся и облегчённо улыбнулась.

— Что скажете, Фаина Георгиевна? — спросил я на следующий день, когда мы вместе возвращались из съемочной площадки, где Тельняшев тщетно пытался «продвинуть» свою протеже — кудрявую блондинку с овечьими глазами.

Злая Фуфа посмотрела на меня задумчивым взглядом:

— Ты знаешь, Муля, меня всегда ужасно раздражают такие ситуации. Ты стараешься, добиваешься, ты проживаешь каждую роль словно в последний раз. И иногда я думаю, что нас приучили к одноклеточным словам, каким-то куцым, глупым мыслям, и вот как играть после этого Островского? Я каждый раз, когда начинаю новую роль, я долго, несколько ночей, не сплю. Я хожу по комнате, курю и думаю: как бы этот персонаж сделал в этой ситуации, а в этой? Как он прожил бы жизнь? Почему он так делает? Как он это чувствует? Как он думает, как мыслит? И вот это всё я пропускаю через себя, поэтому каждая моя роль — она выстрадана.

Она вздохнула. Мы подождали, пока мимо проедет грохочущий трамвайчик и пошли дальше.

— И вот когда я смотрю, как приходят такие девочки, у которых из достоинств — только груди и всё, эдакие пупсики, и их ставят играть главные роли, а они умеют только рот открывать и хлопать глазами, мне становится больно и грустно. Потому что это же искусство должно быть! Да, их научили красиво разговаривать, поставили им речь, они как-то там крутят руками, головой, что-то изображают, но они — бездушные куклы, она не живут на сцене. Я не понимаю, как можно идти в искусство, если ты не имеешь вот такой бездонной души, которая всё вот это чувствует, всю боль человечества?!

Она задумчиво посмотрела на меня и вздохнула:

— И тем не менее на все главные роли, все лучшие роли даются вот таким вот девочкам с пухленькими губками. А ведь они же этого не заслужили!

— Фаина Георгиевна, — сказал я, — но ведь вы же сами прекрасно понимаете, что дело не в вашем таланте или не таланте. Вам не дают главные роли не потому, что у вас нет таких белокурых локонов, а потому что у вас плохие отношения с режиссёрами. Вы постоянно их критикуете, вы возмущаетесь их командами. Причём если бы наедине ещё, но вы же делаете это громко, демонстративно. Ваши язвительные слова уходят в народ. Конечно, вас после этого никто не любит. Конечно, им легче не держать вот такого, извиняюсь за выражение, склочного человека, как вы, а поставить двух девочек с надутыми губками, которые будут безропотно двигаться в ту сторону, в которую им скажет режиссёр, чем поставить вас. Ведь вы же высмеиваете их за малейшую оплошность или же даже ещё не произошедшую оплошность… с прицелом на будущее, так сказать…

Фаина Георгиевна засмеялась:

— Да, это так. Но я не могу смотреть на фальшь.

— Я знаю, Фаина Георгиевна, что вы очень талантливы… но…

— Ха, Муля! Талант — это неуверенность в себе и мучительное недовольство собой и своими недостатками, чего я никогда не встречала у посредственности. Вот эти девочки — им же этого не дано!

— А вы довольны, в принципе, последними своими ролями? — спросил я.

— Ну, конечно, Муля! Я за время этих съёмок просто переродилась. Я познала такое удовольствие! Среди сербов, как ни странно, оказалось очень много крепких, талантливых актёров. Они там, даже молодые, играют довольно хорошо, немножко по-другому, но хорошо. И я очень много от них взяла каких-то методик, каких-то приёмов, а они — от меня. И вот эти месяцы для меня — просто это какой-то калейдоскоп эстетического удовольствия!

— И не зря… Думаю, именно из-за этого удовольствия вы связали ту жёлтую жилетку, — не смог опять не упомянуть я.

Фаина Георгиевна вспыхнула, помолчала, а потом сказала:

— Я не умею выражать сильных чувств, хотя я могу сильно выражаться.

— Это угроза? — спросил я и засмеялся.

— Да нет, это нормально. В моей старой голове две, от силы три мысли, но они временами поднимают такую возню, Муля, что, кажется, их там тысяча.

Я опять рассмеялся и таки не удержался:

— Так всё же, что с жилеткой? Что-то налаживается? Вениамин Львович, хоть и носит фамилию Котиков, но фору ещё всем даст!

Фаина Георгиевна посмотрела на меня озорным взглядом, лихо подмигнула и, совсем как девчонка, хихикнула:

— А то!

Я провёл Раневскую до подъезда, но заходить «на чашечку какао» отказался. А по дороге домой решил заглянуть в коммуналку, проведать Машу. Всё-таки, как оно ни есть, а «мы в ответе за тех, кого приручили».

Миша Пуговкин рассказал мне, что переезд прошёл отлично, при этом вид у него был довольно сконфуженный — видимо, Маша хорошо потрепала ему нервы. Также он сказал, что они с Надеждой помогли ей обустроиться в комнате.

— Надюшка моя даже шторки ей оставила, и покрывала, — похвастался Миша. — Всё, что могли: и кастрюльку дали, и тарелки. Всё, что у нас было, разделили поровну.

— Ты молодец, Миша, — сказал я.

— Да нет, это ты молодец, Муля. Потому что, если бы не ты, я бы до сих пор ютился в той маленькой комнатке в общежитии и спивался бы от разлуки с семьёй.

— Ну, я рад, что у тебя всё хорошо, — сказал я.

И вот сейчас я зашёл в коммуналку, чтобы проверить, как