Безвременье - Виктор Колупаев

— Да исправим, исправим, если что не так, — успокоил я его.

Тут прямо по газону подъехала самодвижущаяся платформа, развернулась задним бортом. Из кабины выскочили два людо-человека, открыли борт. Один из них, водитель, наверное, крикнул: "Сгружай!" В кузове платформы грудой лежали силикатные кирпичи.

Строители Дворца, все еще потрясенные, постепенно собирались вокруг Фундаментала. А город бушевал многоцветьем красок и огней. Те, что прибыли на платформе, завели меж собой разговор о колбасе и селедке, курили сигареты без фильтра, сплевывали изредка на траву.

— Разберемся, — как бы сам себе сказал Фундаментал, внутренне собрался, обвел хозяйским взглядом стройку, приказал: — Разгружай!. Складировать аккуратно!

Людо-человеки вполне организованно начали разгрузку кирпичей, словно занимались этим каждый день. Подошли два знакомых бывших виртуала, Платон и Ильин. Теперь-то уж они были обыкновенными людо-человеками, но на судьбу свою не жаловались. Тем более, что я вытащил сюда виртуалов строго по списку. Не знаю, со всеми ли обсуждался этот вопрос, но с этими двумя консультации наверняка были. Нельзя сказать, что они походили на друзей, но диалектические разногласия между ними наверняка стирались. Это было видно невооруженным глазом.

— Здравствуйте, товарищи! — сказал Ильин, хитро посмотрел на Платона и предложил: — А не разгрузить ли нам, батенька, парочку кирпичей на благо всего людо-человечества?

— Радуйтесь! — довольно хмуро приветствовал присутствующих и Платон.

Ильин действительно взял в каждую руку по кирпичу, отнес их на ровное место ближе к железобетонной стене Дворца, положил аккуратно и сказал:

— Складировать здесь. И стража с винтовкой выставить, чтобы не растащили.

Людо-человеки послушались Ильина как своего прямого начальника: то ли он уже успел и в самом деле стать таковым, то ли предложение его было архиразумным? Платон засопел и поглубже завернул руки в свой хитон. Видя, что его организаторской мощи больше не требуется (а тут уж и еще две самодвижущиеся платформы подъезжали: одна с цементным раствором, другая — с песком), Фундаментал повернулся ко мне и сказал:

— Будем разбираться со всей эволюционной тщательностью. Пройдемте в Космоцентр.

— В общем, премило получилось, — заявил Ильин, видя, что работа по разгрузке платформ кипит нормально. — Как плацдарм для построения пресветлого будущего вполне подходяще, и комары не кусают.

— Вы так думаете? — с сомнением спросил Фундаментал.

— Уверен. Хотя уже появились саботажники. Придется Дворец Дискуссий перестроить в тюрьму.

— Ну... Нет... Нам же дискуссии вот как нужны! — рубанул рукой по своему горлу Фундаментал.

— Хватит дискутировать! — отрезал Ильин. — Пора этот мир переделывать!

Меня их разговор мало интересовал, но приходилось слушать хотя бы некоторой частью своего "Я". Меня больше волновала Каллипига, с утра отправившаяся по супермаркетам. Эта ее страсть была неистребимой. Предполагая, что теперь придется отправиться в Космоцентр, возможно, надолго, последние дни она проводила в этих самых, милых ее сердцу экскурсиях.

В невообразимом ворохе кружевной пены появилась она, в туфельках на острых каблучках, которые оставляли отпечатки в плавящемся асфальте. Она подбежала ко мне, поцеловала в затылок, сказала проникновенно:

— Спасибо тебе за эти два года!

— Что это еще за годы? — прицепился Фундаментал.

— Да всего-навсего два года, по вашему времяизмерению.

— Объясните понятнее!

— Да Каллипига захотела пожить в деревне... Ну, я и создал все это два года назад. По вашему времяизмерению, разумеется.

— Не сейчас, а два года назад?! — вскричал Фундаментал.

— Да. Вы правильно поняли.

— И все это существует уже два года?

— Да.

— Да как вы смели! Создать все это нужно было только сегодня!

— О сроках мы не договаривались, — уточнил я. — Вы просили создать, а когда — не уточняли.

— Господи Боже ваш! Но ведь это только что возникло,  прямо на глазах.

— Для вас — да. Я просто не хотел, чтобы вы путались в ваших причинно-следственных отношениях. Представьте, что я и для вас создал бы этот мир два года назад, а приказ вы отдали только сегодня. Значит, и вчера, и год и два назад мир существовал перед вашим взором, а отдать приказ о его создании вы догадались только сейчас, задним, так сказать, числом. Что бы вы сами о себе подумали?

— С ума сойдешь с вашим Безвременьем!

— Да и с вашим Временем тоже хлопот не оберешься.

-  Так все же когда создан этот мир?

— Для вас — сегодня. А вообще-то два года назад. Здесь уже и младенцы успели появиться. Хотя к деторождению людо-человеки относятся пока осторожно. Выжидают.

— Пойдем, — дернула меня за хламиду Каллипига, рожденная из пены кружевной.

Фундаментал словно обезумел. Что-то, видно, я не так сделал.

— Расстрелять! — вдруг заорал он. — Расстрелять условно!

58.

Пров шел по улице незнакомого города и его не покидало ощущение, что все вокруг не так, как должно  быть. И дело было не в непривычном виде зданий, не в тротуаре, то асфальтированном, то каменном, не в одежде людей, всех этих фраках, пиджаках, хитонах на мужчинах, легких стол или узких брюк на женщинах, не в огненных рекламах, не в воздухе, то чистом и свежем, то пахнущем гарью, не в деревьях, еще зеленых, не в цветах и яркой траве. Нет, дело было в чем-то другом... Это был не тот город, что вчера, хотя и стеклянная башня и крест с вакансией стояли на том же самом месте.

Хорошо бы встретить того самого "менестреля" и потрясти его за грудки. Но Пров каким-то образом чувствовал, что такая встреча больше невозможна. В его подсознании уже складывалась, пусть пока еще и размытая, картина происходящего, но в сознание прорывались лишь разрозненные, никак не связанные друг с другом бредовые куски.

Город, похоже, в каком-то смысле был завершен. Пров не встретил ни одной незаконченной стройки, ни каких-либо ремонтных работ, кроме... кроме одного здания. Стоящее на некотором искусственном возвышении, оно являло собой лишь контуры первого этажа. Огромные пустые окна, еще не перекрытые сверху балками, бетонные стены, строительный мусор, редкие рабочие, примитивные механизмы... Но все же это было неким отличием от всего остального города.

Пров медленно обошел строящееся здание. Что-то здесь есть, было или будет. Что-то важное, отличное от всего другого. Но что именно, Пров понять не мог. Он отошел в сторону, сел на облупившуюся скамейку. Было тепло и не очень шумно. Все придет, все придет, — нашептывал ветерок. Все пройдет, все пройдет, — думал Пров. Он, кажется, задремал. Или снова явь оборачивалась бредом? Рядом с ним на скамейку опустился крепкий старик в чистом хитоне и новых, еще не разношенных сандалиях. Группа сопровождающих его учеников, а может быть, и охрана, расположились вокруг. Некоторые растянулись на траве, другие прохаживались, третьи стояли в благоговейном трепете. Но никто из них больше не опустился на скамью.

— Возможно, ты скажешь, — начал старик, — что это не согласуется с нашим государственным устройством, потому что у нас человек не может быть ни двойственным, ни множественным, раз каждый делает что-то одно.

— Что: это? — спросил Пров, не удивляясь.

— Клянусь собакой! — воскликнул старик, — мы и сами не заметили, каким чистым снова сделали государство, которое мы недавно называли изнеженным. Так вот... Неужели только за поэтами надо смотреть и обязывать их либо воплощать в своих творениях нравственные образы, либо уж совсем отказаться у нас от творчества? Разве не надо смотреть и за остальными мастерами и препятствовать им воплощать в образах живых существ, в постройках или в любой своей работе что-то безнравственное, разнузданное, низкое и безобразное? Кто не в состоянии выполнить это требование, того нам нельзя допустить к мастерству, иначе наши стражи, воспитываясь на изображении порока, словно на дурном пастбище, много такого соберут и поглотят — день за днем, по мелочам, но в многочисленных образцах, и из этого незаметно для них самих составится в их душе некое единое великое зло. Нет, надо выискивать таких мастеров, которые по своей одаренности способны проследить природу красоты и благообразия, чтобы нашим юношам подобно жителям здоровой местности все шло на пользу, с какой бы стороны ни представлялось их зрению и слуху что-либо из прекрасных произведений: это словно дуновение из благотворных краев, несущее с собой здоровье и уже с малых лет незаметно делающее юношей близкими прекрасному слову и ведущее к дружбе и согласию с ним.

— Насколько же лучше было бы так воспитывать! — воскликнул Пров. — Но кто ты?

Окружающие недовольно зашумели, а один так даже выкрикнул: "Блягер!"

— Я — основатель "Государства" — с достоинством ответил старик. — Если человек допускает, чтобы мусическое искусство завораживало его звуками флейт, гитар, органов и через уши, словно через воронку, вливало в его душу те сладостные, нежные и печальные лады, о которых мы на своих заседаниях столько говорили; если он проводит всю жизнь, то жалобно стеная, то радуясь под воздействием песнопений, тогда, если был в нем яростный дух, он на первых порах смягчится наподобие того, как становится ковким железо, и ранее бесполезный, крутой его нрав может пойти ему ныне на пользу. Но если, не делая передышки, он непрестанно поддается такому очарованию, то он как бы расплавляется, ослабляет свой дух, пока не ослабит его совсем, словно вырезав прочь из души сухожилия, и станет он тогда "копьеносцем некрепким". В песнях не должно быть причитаний и жалоб.