Безвременье - Виктор Колупаев

Я оглянулся. Меж двумя рельсовыми путями, проходящими неподалеку от длинных приземистых складских помещений, царила тишина. Стрелы кранов сиротливо торчали в безоблачном небе и их безвольно опущенные тросы замерли в вынужденном бездельи... И там, у причальной стенки, и тут, у ограды, где я стоял, толпились грузчики. Выгоревшие до белизны куртки-безрукавки броско выделялись на темно-сером бетонном покрытии портовой территории. Суровые, прокаленные лица были спокойны. Но приглядевшись внимательнее, я заметил решительные черточки, залегшие между сдвинутыми бровями и в углах плотно сжатых ртов. Точно вросшие в землю, их сутуловатые фигуры выражали твердую уверенность людей, сознающих опасность и все же идущих ей навстречу. Нечто грозное чувствовалось в этой, воедино связанной нитью солидарности, безмолвной толпе.

Делать мне здесь было нечего, надо уходить.

Сиренами полицейских машин встретили меня портовые ворота. Я едва успел отскочить в сторону, как мимо, обдав меня запахом гари, промчались три темно-синих машины с кузовами, битком набитыми вооруженными людьми в голубых мундирах.

Решение пришло сразу: нужно остаться! Не могу с уверенностью сказать, что мною руководило — просто ни к чему не обязывающее любопытство или неосознанное желание вмешаться в назревающие события? Как бы то ни было, но я повернул назад.

Первый выстрел я услышал, еще не добежав до крайнего склада, а когда огибал его, беспорядочная стрельба уже металась над разорванной тишиной причалов.

Минуту я стоял, глядя на картину дикой расправы.

Грузчиков оттеснили от административного здания ближе к воде, и теперь вся площадь между линией железной дороги и кромкой берега кипела гневом и злобой. Крики, яростная ругань, стоны раненых, топот кованых ботинок и шарканье сандалий грузчиков — все это носилось во встревоженном воздухе под разнобой трескотни карабинов. Белые робы и голубые мундиры, точно неистовые клокочущие волны, грозно накатывались друг на друга, сшибались грудью, распадались на множество брызг и в ожесточенной непримиримости схватывались снова, бешено кружась в безумном танце кровавого побоища. Казалось, сама взбунтовавшаяся река вырвалась из плена берегов и бурлит, и бушует здесь, с ревом ударяясь о бетонную поверхность порта. Мелькали темные кулаки и загрубевшие, поднятые в отчаянии руки, залитые кровью, и искаженные ненавистью лица. Кого-то тащили за ноги, кому-то выламывали руки, кто-то извивался от боли под тяжелыми каблуками...

Потрясенный увиденным, стоял я, не замечая, что бдящий глаз не обошел вниманием и мою скромную персону, и потому вздрогнул от неожиданности, когда услышал у себя над ухом:

— А ты, я вижу, рыбка из одного с ними озерца. Ну-ка, плыви в свою стаю.

Оглянувшись, я наткнулся на ехидную ухмылку подкравшегося сзади круглолицего "херувимчика", правда, без крылышек, но при полном параде. Офицеришка, видно по всему, был одним из новоиспеченных ревнителей правопорядка. Это подтвердилось и еще неприношенной, с иголочки, формой, и новенькой, в первозданной желтизне, кобурой на скрипучей портупее, и сияющими целомудренной свежестью знаками отличия. Сказав "офицеришка", я вовсе не имел в виду хлипкость телосложения. Нет, тщедушным он не был. Наоборот, он просто исходил здоровьем и силой; последнее я почувствовал по небрежному толчку, которым он мне дал направление, куда идти, да так, что я чуть не упал. "Офицеришка" потому, что он был непростительно молод для своего незначительного, уверен, чина, а тем более для жизненных убеждений, коих у него, судя по юной, тщащейся выглядеть мужественной, роже, явно недоставало. Зато всячески подчеркиваемое различие между нами и до наивности очевидное желание доказать во что бы то ни стало его — офицеришки — главенствующую роль в этом мире так и перли из него наружу. Он напомнил мне Орбитурала, только лет на двадцать моложе.

Демонстративно потянувшись к кобуре, он неловко расстегнул ее, но оружия не вынул. Усмешка сошла с его "посуровевшего" лица.

— А ну, вперед! В родном косяке и плавается легче, не так ли?

Непроизвольно я сделал шаг в указанном направлении и тут мое сознание восстало: как?! Самому, вот так просто, покорно, заранее соглашаясь с насилием, идти к ним в лапы? Ни за что! Надо выкручиваться.

Мысль работала лихорадочно, но четко, взгляд моментально улавливал малейшие изменения в окружающей обстановке. Вот возле средней части эстакады, заставленной всевозможными ящиками, рядами разнокалиберных бочек, мешками, тюками и другими грузами, замер с контейнером на клыках мощный автопогрузчик, покинутый водителем. А недалеко от начала эстакады остановился ближайший к нам полицейский фургон, около которого суетятся "голубые мундиры", заталкивая в кузов избитых грузчиков. Туда-то и гнал меня офицеришка. Мгновенно прикинув расстояние от нас до фургона, от фургона до автопогрузчика, я понял, что нужно идти на риск. Наверное, это было безрассудством с моей стороны, но безрассудством безусловно оправданным. Если удастся добежать до автопогрузчика прежде, чем меня заметят, то под надежной защитой его массивного корпуса можно, пожалуй, будет уйти. Такой шанс грех было не использовать.

Я споткнулся и упал, что называется, на ровном месте. Болезненно поджав "ушибленную" ногу, попробовал подняться и... не смог. Тотчас перед моим носом возникли начищенные до блеска офицерские сапоги.

— Встать, мерзавец! — Последовал сильный пинок в плечо. — Я тебя насквозь вижу.

Вторично пнуть меня ему не удалось. Я поймал его на замахе, точнее, на том моменте, когда "крючок" замаха был уже спущен. Резко откинувшись в сторону с тем, чтобы, упредив удар щегольского сапога, пропустить его мимо, я молниеносным рывком дернул за пятку опорную ногу обидчика. Прием, известный каждому космолетчику. Офицер, нелепо взмахнув руками, навзничь грохнулся на запятнанный маслянистыми пятнами бетон. Слетевшая с головы фуражка покатилась прочь.

Не пригибаясь и не оглядываясь, что было духу мчался я к намеченной цели — к автопогрузчику. Все решали секунды. Только б не успели перерезать мне путь... "Лишь бы не попасть к ним в лапы, лишь бы не попасть к ним в лапы. Лишь бы...", — настойчиво билось в моем мозгу. Что-то просвистело возле самой головы, а может, это всего-навсего ветер свистел в ушах, но что бы то ни было, я целым и невредимым юркнул за спасительную машину, скрывшую меня от глаз преследователей. Вихрем взлетев на эстакаду, я долго петлял между ящиками и, наконец, благополучно спрыгнул с другого ее конца на твердую каменистую землю. Сердце мое бешено колотилось от сумасшедшего бега, но все остальное пело и ликовало во мне. Я ушел! Я ушел! Теперь держите, ловите, догоняйте меня!

Какими-то улицами и закоулками я выбрался в город. Сразу возник вопрос: как быть? В идеале следовало бы встретиться с Провом. Но, до вечера, во всяком случае, это было невозможно. С другой стороны... Едва ли кто, кроме этого офицера, мог запомнить меня в лицо. А ему сейчас вряд ли есть время думать о моей персоне. Впрочем... так выстелиться — долго не забудется... Но,  даже помня об этом, он, пожалуй, не ринется сразу разыскивать меня по городу. К тому же я, не Бог весть, какой преступник. Успокоившись таким образом, я направился к уже знакомой мне улице. Странно, но несмотря на все происшедшее со мной, идти по городу просто так, без всякой цели, мне нравилось. Это не то, что в гдоме, где можно ходить лишь по нескончаемым, однообразным коридорам, переходам и лестницам или по кварсеку: три шага сюда, три обратно. Да, многого лишилось человечество...

Ближе к центральной улице тротуары все больше заполнялись людьми. Пожалуй, в своей куртке я не очень выделялся среди других пешеходов, потому что здесь прогуливалось невообразимое смешение стилей: от хитонов до фраков и пышных юбок на обручах. То там, то здесь попадались кафе и бары. Я зашел в один из них, знаком показал, что голоден. Мне подали тарелочку желтоватой кашицы и стакан шипучей воды. Я не знал, хватит ли моих монет, чтобы расплатиться, и потому выгреб их все и протянул продавцу на ладони. Он начал было выбирать, но тут увидел монету с надписью "Безвременная", отвел мою ладонь и начал выталкивать посетителей из своего заведения, покрикивая на недовольных:: "Безвременье! Безвременье!" Проглотил кашицу я уже в полном одиночестве. Хозяин раскланялся со мной, но платы так и не взял. Изгнанные из бара как ни в чем ни бывало пошли доедать свою пищу. На меня никто не смотрел.

Мальчишки — разносчики газет выкрикивали:

— Вторжение! Вторжение!

— Лучше вторгнуться, чем быть вторгнутым!

Снова это "вторжение"! Уже в третий раз. Я протянул одному из мальцов монету с изображением Сапфо, ожидая его реакции. Он вручил мне газету и умчался дальше. Газета называлась "Правда Безвременья" и вся целиком состояла из одной, уже слышанной мною фразы: "Лучше вторгнуться, чем быть вторгнутым!" Фраза была набрана разнообразными шрифтами, размеры букв тоже отличались: от миллиметра до десяти сантиметров. Газету я сложил и сунул в карман куртки. Может, для кого и была в ней ценная информация, но только не для меня.