Тайна 21 июня 1941 - Владимир Чунихин

Вот так.

Дело в том, что это только на первый взгляд приведение войск в полную боевую готовность является простым делом. На самом деле еще в мирное время был разработан целый комплекс мер, автоматически запускавшихся вместе с полной боеготовностью армии. Важной их составляющей являлись мобилизационные мероприятия.

То есть, если речь шла о приведении войск в полную боевую готовность, неизбежно всплывали бы и вопросы мобилизационного характера.

Что и доказывает присутствие здесь Сафонова.

Но оно же одновременно доказывает и другое важное обстоятельство.

Оно доказывает позицию Сталина по этому вопросу.

Заметьте. Вместо Сафонова мог ведь присутствовать начальник Мобилизационного управления Наркомата Обороны.

Тогда можно было бы реконструировать события таким образом.

Тимошенко и Жуков уговаривают Сталина привести войска в полную боевую готовность. Сталин сопротивляется (тогда наличие мобработника в его кабинете неуместно).

Предположим, военные нажимают и вынуждают, наконец, Сталина выслушать их.

Тогда вместе с ними вполне мог оказаться в кабинете и их подчиненный, отвечающий за вопросы мобилизации.

Но произошло другое.

Сафонов возглавлял мобилизационно-плановый отдел Комитета Обороны при СНК СССР.

Председателем СНК был Сталин.

Другими словами, Сафонов был подчиненным не Тимошенко, а Сталина.

И ни Тимошенко, ни Жуков не могли приказать Сафонову присутствовать на этом совещании.

Еще раз повторю, что всех их свел в своем кабинете Сталин. Сам. Единолично. По своему усмотрению.

И Воронцова. И Сафонова.

По-моему, этот факт может говорить только об одном.

О том, что именно Сталин, а не командование РККА явился инициатором приведения войск приграничных округов в полную боевую готовность.

Напоследок приведу отрывок из воспоминаний адмирала Кузнецова о начале войны:

…Опять звоню дежурному:

— Прошу передать товарищу Сталину, что немецкие самолеты бомбят Севастополь. Это же война!

— Доложу кому следует, — отвечает дежурный. Через несколько минут слышу звонок. В трубке звучит недовольный, какой-то раздраженный голос:

— Вы понимаете, что докладываете? — Это Г.М.Маленков.

— Понимаю и докладываю со всей ответственностью: началась война.

Казалось, что тут тратить время на разговоры! Надо действовать немедленно: война уже началась!

Г.М.Маленков вешает трубку. Он, видимо, не поверил мне. Кто-то из Кремля звонил в Севастополь, перепроверял мое сообщение…

…Разговор с Маленковым показал, что надежда избежать войны жила еще и тогда, когда нападение уже совершилось и на огромных пространствах нашей Родины лилась кровь. Видимо, и указания, данные Наркому обороны, передавались поэтому на места без особой спешки, и округа не успели их получить до нападения гитлеровцев… (Выделено мной — В.Ч.)

Вот это, пожалуй, точно.

Без нажима, без особого акцентирования, бегло так, скороговоркой Кузнецов указывает на самое главное.

Военное командование (именно военное), видимо, до последнего момента не верило в возможность нападения немцев.

А раз не верило оно, то неизбежно заражало этим неверием и Сталина.

Потому что, на чье мнение он должен был, в первую очередь, опираться?

На мнение профессионалов. Как обычно.

Итак, давайте представим себе, что накануне войны в возможность немецкого нападения не верил не только Сталин. Но и все военное руководство РККА. Начиная с тех же Тимошенко и Жукова. И ниже, ниже, вплоть до военных округов.

Я почему предложил это представить?

Интересно при этом смоделировать — узнали бы мы когда-нибудь об этом от руководства СССР?

Давайте посмотрим на такую картину.

Идет 20-й съезд. Хрущев произносит свою знаменитую речь о культе личности. В числе прочего обвиняет Сталина в неготовности к войне. Одного-единственного Сталина.

Мог он сказать правду в этом случае?

А он ее знал?

Перед войной он был в Киеве и о том, что происходило в Москве знал только со слов тех же военных. Задним числом. Можно себе представить: «Никита Сергеич, мы ж этому дубине каждый день докладывали. Уж как его уговаривали — не поверил, гад усатый».

Или, если знал.

Произносит он свой доклад, а за его спиной сидят в президиуме его бояре — в ладоши хлопают. И среди них — член Президиума ЦК КПСС, Министр Обороны СССР, Маршал Советского Союза, трижды (тогда) Герой Советского Союза Г.К. Жуков. Его ближайший соратник. Опора и надежда. Он с его помощью Берию свалил. Он с его же помощью скоро свалит группу Молотова.

И что, он должен был поставить его на одну доску с кровавым палачом и недоумком?

Как вы это себе представляете?

Потом, правда, Жуков перестал быть надеждой и опорой.

Но все равно, Сталин просто обязан был оставаться одним-единственным обвиняемым в крахе 22 июня.

Почему?

Ну, во-первых, главное было уже сказано. На всю страну. Поэтому взять назад эти слова было нельзя. Поскольку существовал постулат о непогрешимости партии — ЦК и его руководитель не ошибаются.

И еще одно соображение, почему не мог, категорически не мог быть допущен любой вариант, при котором ответственность за неготовность была бы возложена на военных. Было это, или не было — неважно.

Армию, а значит, ее высшее руководство, не тронули бы никогда.

Вот посмотрите. Ворошилова, верного пса Сталина, никакого полководца (о чем всем было известно) — и того не тронули (имеется в виду история, когда турнули даже «примкнувшего Шипилова»). Так благополучно на высших государственных постах и скончался. Регулярно получая геройские звезды к очередному юбилею.

А почему так?

А потому что у коммунистов армия была священной коровой. Вне всякой малейшей критики. Непобедимая и легендарная.

Само собой, что сильная армия — это весомый аргумент любого государства.

При этом важно иметь в виду такое обстоятельство.

Даже если армия не очень сильная — положено (особенно это заметно в авторитарных режимах) надувать щеки, чтобы армия казалась сильнее, чем она есть на самом деле.

Как для внутреннего употребления, так и для внешнего.

А силу армии во многом представляет репутация ее полководцев. Кого испугает армия, возглавляемая бездарными генералами?

Не зря ведь такие усилия были брошены государством на массовое написание военно-мемуарной литературы. Из политических, ясно, соображений.

Из тех же самых соображений Красная армия была объявлена «непобедимой и легендарной».

И, соответственно, ее генералитет должен был быть на соответствующем пьедестале.

Последнее. Самое тягостное и противное.

То, что позиция советского генералитета накануне войны являлась (или казалась) тогда разумной и взвешенной, не отменяет, конечно, того факта, что командование Красной Армии потерпело тогда оглушительное фиаско. Советское полководческое искусство образца лета 1941 года полностью обанкротилось.

В связи с этим — немного психологии.

Генералы — люди честолюбивые. Каково кому-то из них чувствовать себя полководцем не таким умным, как кто-то другой? Тем более, если этот другой находится по другую сторону фронта. Битые генералы никогда не смиряются со своим поражением. Если послушать их, им всегда что-то мешало или кто-то мешал победить.

Почитайте мемуарную литературу. Что нашу, что немецких авторов. Все ведь, как один, гении, ну, или таланты, в крайнем случае. В сотнях томов воспоминаний, в миллионах слов, вы не найдете ни одной фразы, похожей на такую: «Главной причиной поражения моего фронта (армии, корпуса, дивизии) в этой операции явилась моя собственная ошибка, заключавшаяся в…»

Нет. Если речь идет о победе, генерал всегда напишет: «Я решил… Я приказал…». Если о поражении — интонация сразу меняется (у всех, как по команде): «Нам сообщили… Наше предложение не приняли… Нам приказали…»

Многие из них опускаются до неправды. Другие (особенно те, на кого сваливают вину) ловят их за руку. А те не унимаются, горячатся, доказывают…

Годами, десятилетиями разделяют их потом старые обиды за сказанное. За присвоенную славу. За неподеленные лавры.

Я к чему это говорю?

Надо представить себе, на какую почву упали семена 20-го съезда.

Генералу (или маршалу), несущему свою долю ответственности за самый сокрушительный разгром в человеческой истории, состоявшийся летом 1941 года, вдруг стало не в чем оправдываться.

Более того, неправда перестала быть неправдой, поскольку была освящена соответствующими решениями ЦК КПСС. Верными солдатами которой они себя всегда именовали.

Да какая неправда? Президиум (потом Политбюро) ЦК КПСС прямо предписывали им, что партийная дисциплина просто обязывает их быть военными гениями и непобедимыми полководцами, проигравшими всё, что они в войну проиграли, не по своей воле.