Муза - Эмма Скотт

чем у Коула, и нахожу смазку и презерватив. Очень медленно я извлекаю игрушку - устройство из пяти соединенных между собой шариков уменьшающегося размера. Я отбрасываю ее в сторону, затем надеваю презерватив и смазываю свой член. Он уже готов, и я проникаю в него одним плавным толчком.

Голова Коула склоняется между плеч, и он с трудом удерживается на четвереньках. Я не могу оторваться, мои бедра дрожат от того, как он невероятно хорош на ощупь, как туг, как чертовски совершенен.

Сначала я двигаюсь медленно, обхватывая его бедра, затем провожу рукой вдоль его позвоночника и поднимаюсь к его волосам. Я сжимаю кулак и оттягиваю его голову назад, другой рукой удерживая его неподвижно, пока я беру его.

"Да...", - выкрикивает он. "Блядь, да..."

Его желание подстегивает меня, и я двигаюсь быстрее. Сильнее. Я хочу дать ему все. Я хочу, чтобы каждый звук, который он издает, каждый придушенный вздох и каждый крик экстаза исходили только от меня.

И я не хочу отдавать себя никому, кроме этого мужчины, который полностью заполнил все мое существование. Мне нужно больше его кожи на моей, поэтому я притягиваю его выше, спиной к своей груди. Новый угол наклона вырывает из его горла приятный крик.

"Амбри... ах, черт. Я сейчас кончу на твои подушки".

"Сделай это".

Он обхватывает себя одной рукой, а другой упирается в изголовье. Я тянусь, чтобы обхватить его руку, так что мы оба поглаживаем его член, когда мои толчки становятся все глубже и сильнее, наша плоть шлепается друг о друга. Он издает еще один прекрасный крик экстаза и кончает на мою подушку из итальянского шелка.

"Так хорошо", - стонет Коул. "Черт, ты так хорошо чувствуешься во мне".

Я стискиваю зубы, потому что его слова хотят довести меня до грани, а я хочу остаться в нем навсегда. Коул протягивает руку, чтобы взять в кулак мои волосы. Он наклоняет свой рот к моему, и мы целуемся изо всех сил, пока я вхожу в него.

Наконец, я больше не могу сдерживать себя. Разрядка накатывает на меня, а затем разбивается, как волна. Я крепко сжимаю его бедра и кончаю в него. Каждое нервное окончание, клетки и сухожилия в моем теле вибрируют, а мое сознание сосредоточено только на месте нашего соединения и его совершенстве. Правильность этого.

Я разрушен...

Я опускаюсь на него и целую его спину, прежде чем мягко отстраниться и перекатиться на бок. Он бросает испачканную подушку на пол и делает то же самое, так что мы оказываемся лицом друг к другу и снова целуемся.

Мы целуемся долгие мгновения, а потом лежим тихо, ничего не говоря. Он смахивает прядь волос с моего лба, и этот жест грозит разбить меня своей простой близостью.

Я вылезаю из постели, чтобы привести себя в порядок, и возвращаюсь, чтобы застать его дремлющим.

"Я не могу держать глаза открытыми", - говорит Коул из-за закрытых век. "Ты трахнул меня в следующем веке. Путешествие во времени утомляет". Я закатываю глаза, а он устало смеется. "Я это видел".

Психопат, которым я являюсь, я смотрю, как он спит. Когда я понимаю, что он глубоко спит, я наклоняюсь и целую его лоб. Потому что я не могу сказать ему, что он дорог мне. Слова застревают у меня в горле от страха, что это слишком много, слишком хорошо. Эта жизнь, которую мы строим, слишком хороша, и я боюсь, что, если я скажу об этом, она исчезнет на вдохе, который потребуется, чтобы произнести слова.

Перевод: https://t.me/justbooks18

Глава 24

Амстердам

Тур начинается в вихре. В Амстердаме мы останавливаемся в отеле Pulitzer - художественном и элегантном. Утром первого показа галереи мы осматриваем город каналов и велосипедов, как будто мы обычная пара - соединенные руки или рука в руке, всегда касаясь друг друга. Коул ведет меня в музей Ван Гога, и я смотрю, как он рассматривает картины.

"Она как будто дышит", - говорит он, когда мы стоим перед картиной "Пшеничное поле с воронами". "Стебли пшеницы колышутся, а птицы живые и летают. Ты видишь это?"

Я киваю, но я смотрю на него, потрясенный им - его физическим телом, его сердцем и его душой, и эти три самых подлых и прекрасных слова едва не срываются с моих губ...

Потом появляется ассистент или кто-то еще, чтобы сказать Коулу, что пора идти в галерею, и я проглатываю их.

Выставка, конечно же, имеет оглушительный успех и является предвестником того, что будет происходить до конца тура. Мир искусства смотрит на работы Коула так же, как он смотрит на Ван Гога.

Вернувшись в отель, мы по очереди доводим друг друга до экстаза. После я обнимаю его, когда он спит, прижавшись к моей груди, и впервые понимаю - идеальное счастье.

Возможно, если бы я был острее, менее глупым, менее наивным, думая, что заслуживаю какого-то счастливого конца, все могло бы быть иначе.

Но, как это всегда бывает, к тому времени, когда я осознаю весь ужас своей ошибки, уже слишком поздно.

Париж

Несмотря на мою несчастную гибель здесь двести пятьдесят лет назад, Париж по-прежнему остается одним из самых красивых городов мира, и мы останавливаемся в одном из его самых красивых отелей - Le Bristol, бывшем доме Жозефины Бейкер и американского писателя Холдена Пэриша. Но пребывание в этом городе действует на меня немного зловеще. С момента нашего приезда я чувствую себя нервным и напряженным.

Доброта и внимание Коула делают это более чем терпимым. Его не трогает хаос шоу, но каждое утро он встает в четыре утра, чтобы рисовать, как будто он мчится наперегонки с тиканьем часов, которые слышит только он. Наше время вместе разбито на интервью, встречи и нескончаемый поток ассистентов, но когда мы вместе, есть только он и я.

На третий день нашего пребывания в городе у Коула интервью для Paris Match перед выставкой в галерее.

"Если тебе все равно", - говорю я, - "я собираюсь прогуляться и, возможно, сделать несколько покупок".

"Становится скучно, не так ли?" с ухмылкой спрашивает Коул, сидя на диване в гостиной нашего номера.

"Они все задают