Лунный вариант - Геннадий Семенихин

Тимофей Тимофеевич взял за дужку роговые очки и повертел их перед собой. Алексей насчитал три оборота.

— Ты что же, ратуешь за электронного человека? — осведомился сердито главный конструктор. — А ты подумал, какой бы ужас свалился на человечество, если бы все мы превратились в электронных людей, напичканных формулами и цифрами, привыкших к программированию? Повернул ручку счетно-решающего устройства: р-раз — и вот тебе готовый ответ — ты, Алексей Павлович Горелов, такого-то года и такого-то месяца женишься на такой-то. Еще одну ленту привел в движение, новый ответ получай: ты в таком-то году совершишь такой-то полет, а в таком-то родится у тебя сын или дочь, либо и то и то сразу. В третий раз ручку повернешь, а машина тебе сухо и страшно объявит: ты умрешь в таком-то году и будешь похоронен на таком-то кладбище. Дети твои проживут на Земле до такого-то года, а потом переселятся на Марс. Ерунда все это, Алеша! Оставим эти забавы на долю фантастов, грамотных и неграмотных. Мы никогда не скатимся в подобное болото цивилизации. К черту! Нам не нужны электронные человечки, которые будут питаться пилюлями и жить на кнопках. В том и прелесть чудесной, природой созданной конструкции, именуемой человеком, что она живая и все живое ей свойственно. Какими бы формулами и сложнейшими расчетами ни была напичкана моя голова, я хочу прежде всего жить и чувствовать. Каждый из нас немножечко эпикуреец. И я в этом смысле не исключение. Люблю, когда обо мне говорят хорошо, и волнуюсь, когда говорят плохо. Мне больно, если вижу, что моему другу тяжело или у меня не клеится какой-то расчет, не так завершена сложная техническая комбинация. Я наслаждаюсь небом или лесом, кричу от радости, вытаскивая из реки какого-нибудь паршивца подлещика, даже этой бутылкой ледяного боржоми, как бы это ни было банально, наслаждаюсь. С человека на Земле многое спрашивается, но ему многое и дано. Человек недолгий пришелец на нашей Земле. Однако важно не то, когда он пришел и когда ушел, а что он после себя оставил.

Вот ты сидишь передо мной, чудесное произведение природы, — самое высшее, можно сказать.

— Такое уж и чудесное, Тимофей Тимофеевич? — усмехнулся Горелов. — После ваших слов хоть бы в зеркало посмотреться, нет ли за спиной выросших крылышек.

— Крылышек не ищи, — остановил его конструктор и потянулся к бутылке боржоми, — а меня слушай внимательно. Первое впечатление о тебе — обычный простоватый парень. Немногословный, твердый, знающий, за что надо бороться в жизни. А если тебя копнуть поглубже? Какими огромными знаниями ты обладаешь! В отсеках твоего мозга, на каких-то невидимых полочках — и математика, и космическая навигация, и астрофизика. Какой-то центр, тонкий и нам недоступный, управляет твоей рукой, когда ты рисуешь, и оттого, что ты добрый и щедрый, у тебя получаются добрые сюжеты. Такой ли ты простой, если, зная, что скоро прогремишь на весь мир и сотни девушек сочли бы за счастье стать твоей невестой, женишься без какого-либо расчета, по любви и рад удочерить ребенка, отец которого погиб.

— Вы и это знаете? — смутился Алексей.

— Я все должен знать о человеке, допущенном к облету Луны, — мягко заметил Тимофей Тимофеевич. — Впрочем, насколько мне известно, вы сами не делаете из этого секрета.

Горелов, опираясь ладонями о подлокотники, поднялся в кресле.

— Не делаю. Честное слово, не делаю, Тимофей Тимофеевич. Она такая, что лучше не встретишь. Наверное, потому и портрет ее дается мне очень трудно. Я хотел еще до полета свадьбу отпраздновать, но она наотрез отказалась.

— И правильно сделала, — одобрил главный конструктор.

— Я вас понимаю, — закивал Алексей, и кудряшки всколыхнулись на его голове. — В этом случае в ней заговорила женская гордость. Она мне что-то вроде испытания предложила. Пусть вернется из полета, пусть о нем зашумят, и, если у него голова не закружится от славы, а любовь не ослабеет, тогда я и стану его женой.

— Ей нужен муж, а не космонавт, — глотая боржоми, заметил конструктор. — Довольно естественный ход рассуждений.

На лице у главного конструктора появилась улыбка. Сейчас он видел перед собой не летчика-космонавта, обремененного сложными думами о трудном предстоящем полете, а просто влюбленного человека, грустящего в разлуке и теплеющего от дорогих ему воспоминаний. И еще подумал Тимофей Тимофеевич, что сидит перед ним молодой человек, никогда не видевший отца, не знавший скупой, но такой нужной в жизни мужской ласки. Не потому ли так спокойно и просто говорит он о самом заветном?

Алексей поправил расстегнутый ворот офицерской рубашки, нерешительно поднял на собеседника глаза:

— Она у меня чудесная, Тимофей Тимофеевич. Я после полета обязательно вас в гости позову.

— Почту за честь, — серьезно согласился главный конструктор. Потом он встал и, полуобняв за плечи Алексея, подвел его к одной из схем, висевших на стене.

— Завтра в восемь ноль-ноль стартует «Аврора». Ваши друзья сейчас отдыхают в профилактории. Вечером вы их сможете навестить. На пуск особенно не приглашаю, — произнес он, нахмурившись. Горелов удивленно выпрямился.

— Почему? До сих пор все космонавты и дублеры присутствовали на запусках… в том числе и те, которым на другой день предстояло стартовать.

Конструктор потер переносицу.

— Это действительно было, но вы, Алеша, исключение из правил. — Сухо остановил он Горелова, давая понять, что настало время, когда говорить должен только он, а собеседник лишь слушать и запоминать. — Вы исключение из правил потому, что вы первый человек, идущий на такое большое, сложное, — он помолчал и наклонил голову набок, — не хочу говорить опасное, и еще раз повторяю — сложное дело. Сейчас вам надо отдыхать и как можно меньше поддаваться эмоциям. С экипажем Кострова все ясно. В успехе его старта и финиша я ни на йоту не сомневаюсь. Костров, Ножиков и Светлова по гиперболической кривой поднимутся на огромную высоту. Двое выйдут в открытый космос на этой высоте: Ножиков и Светлова. Об этом эксперименте тотчас же зашумит на всех континентах пресса.

Но оставим восторги для тех, кому они предназначены. Мы преследуем более важную цель. Нам надо узнать о возможности вести работы на огромной высоте в открытом космосе, а точнее, обо всем том, что необходимо для стыковки.

Горелов моргнул одними ресницами.

— Когда-то о стыковке писали очень много интересного и несбыточного, — усмехнулся он, — теоретики убеждали, что старт к Луне и другим планетам возможен только с орбитальных станций, что будут строиться целые орбитальные города с гостиницами и космодромами. Я и раньше мало верил, что все это скоро осуществимо. Когда люди окунулись в открытый космос, сразу убедились, как все это сложно. И вот результат. Старт в окололунное пространство осуществляется с Земли… Это я о своем предстоящем полете.

— Да. Это так, Алеша, — подтвердил главный конструктор, с интересом вслушивавшийся в его слова.

— И, тем не менее, стыковка — великое дело, Тимофей Тимофеевич, а то, что сейчас подготовлено, превосходит все ожидания. Если на огромной высоте можно соединить два корабля, значит, в свое время космический корабль, следующий по окололунной орбите, сможет забрать кабину с космонавтом, после того как она отделится от лунной поверхности и станет на ту же орбиту…

— Но есть еще и второй вариант, — прервал его конструктор. Горелов встретился в упор с выпуклыми изучающими глазами. — Есть еще одно благородное назначение стыковки…

— Тимофей Тимофеевич, я вас понял, — подхватил Алексей. — Стыковка доказывает, что можно будет спасти любого космонавта, находящегося на корабле, терпящем бедствие. Другой корабль выйдет на ту же орбиту, сблизится с попавшим в беду кораблем и возьмет на борт оттуда человека.

36

Горелов на цыпочках проходил по залам координационно-вычислительного центра. Мягкий пенопластовый пол глушил шаги, и казалось, что идет Алексей по воздуху. У экранов контрольных приборов стояли и сидели люди. Молодые, среднего возраста, пожилые и даже старые. Штатские и военные. Увенчанные щедрыми прическами и лысые. Спокойные и волнующиеся. Тихими голосами они докладывали друг другу о каждой секунде полета далекого невидимого корабля. Было строго и торжественно, как в большом храме.

Станислав Леонидович, шагавший впереди Горелова, был в белом халате, спина его с острыми лопатками слегка покачивалась. Пройдя огромный длинный зал, Станислав Леонидович осторожно открыл голубую дверь, и Горелов, следом за ним, вошел в просторную комнату. Матовые плафоны едва тлели на потолке, и от этого комната казалась темной. Но это лишь в первые секунды. А потом сказочно-голубой свет становился приятным для глаза и все окружающие предметы приобретали правильные очертания.