Все и немного больше - Жаклин Брискин

Огромная комната с книжными шкафами и эркером была пуста.

В следующий раз ее разбудил солнечный свет.

Млисс раздвигала шторы.

— Мисс Гертруда сказала, что вы плохо себя чувствуете, поэтому я принесла завтрак сюда.

Алфея увидела розовый поднос на подставке.

— Я чувствую себя хорошо, — соврала Алфея. Она чувствовала себя так, словно ее побили ракетками для пинг-понга.

Млисс подошла к кровати и внимательно посмотрела Алфее в лицо своими желтоватыми глазами.

— Непохоже, что вы чувствуете себя хорошо.

Нет ли у меня синяков на лице? И не опухли ли глаза?

Вслух Алфея сказала:

— Просто у меня была бессонница.

— Угу, — мотнула Млисс седой головой, на которой сидела элегантная соломенная шляпка.

Она была в летнем выходном платье, в котором посещала службы в Африканской методистской епископальной церкви на бульваре Адамса: ритуал посещения церкви вместе с другими чернокожими составлял неотъемлемую часть жизни Мелисс Табинсон. Она была единственной чернокожей прислугой в «Бельведере», и ее никто не приглашал к себе на выходные дни — не потому, что презирали цвет ее кожи, а потому, что негры не осмеливались посещать церкви, магазины, рестораны и кинотеатры в Беверли Хиллз. Закона, который запрещал бы это, не существовало, но атмосфера там рождала неприятное ощущение нежелательности твоего присутствия. Алфея, сама страдавшая от одиночества, заметила симптомы этой болезни у Млисс. Когда Алфея перестала нуждаться в няне, Млисс стала заниматься преимущественно шитьем. Ее сморщенные коричневые пальцы двигались по ткани с иглой, Алфея по обыкновению рисовала цветными мелками, и обе прислушивались к какой-нибудь музыке, передаваемой по радио.

Млисс взбила Алфее подушку, затем поставила перед ней поднос. В боковой корзине торчали «Лос-Анджелес таймс» и «Экзэминер».

Алфея осторожно села.

— Мать говорила что-нибудь еще обо мне?

Алфея заметила, как по скуластому лицу Млисс пробежала тень.

— О чем? — Млисс стала перебирать белье.

— Дорогая Млисс, здесь неуместна недоговоренность… Она говорила тебе, что наложен запрет на Джерри?

— Он не вашего круга человек.

Внезапно Алфея вспомнила, кто звонил по телефону родителям.

— Ты просто замечательный друг!

— Он нестоящий человек.

— Здесь даже слуги упаси Бог как изысканны! — Слезы снова подступили к ее глазам, она отвернула лицо и сделала глубокий вдох, чтобы овладеть собой.

Млисс приложила прохладную руку ко лбу и щекам Алфеи, затем вышла в ванную и вернулась с градусником.

Когда градусник оказался у нее во рту, Алфея откинулась назад. Красные круги плыли перед глазами, непонятная слабость сковала тело. Может быть, она и в самом деле заболевает?

— Сто один градус[6], — объявила Млисс, стряхнула градусник и стала снимать шляпку.

— Ты опоздаешь, — сказала Алфея.

— Проповедь будет и на следующей неделе. Поешьте немного. — Она пододвинула поднос к Алфее, сняла с тарелок фарфоровые крышки.

Алфея без всякого аппетита посмотрела на треугольные тосты с маслом, еще горячие вареные яйца. Она не завтракала и не обедала накануне, и ей неприятно было смотреть на еду сейчас.

Когда Млисс унесла поднос с едой, к которой Алфея так и не притронулась, она бессильно раскинулась на постели. Эта сцена с родителями истощила ее способности к сопротивлению. Ей сейчас страшно не доставало доказательств родительской любви — хотя бы тепло произнесенного утреннего приветствия. Обычно, когда она болела, что случалось довольно редко, отец проводил целые часы в ее комнате, порой заглядывала мать и приносила какие-нибудь гостинцы. Сегодня они игнорировали ее. «Мы не хотим видеть твое бесстыжее лицо, пока ты не будешь готова извиниться».

Ей страшно хотелось услышать голос Джерри, но у нее не было номера его телефона.

В понедельник утром зашел доктор Макайвер. Пожилой джентльмен, обладавший густым басом, послушал ее с помощью стетоскопа, подержал за запястье и смерил температуру. Обменявшись взглядами с Млисс, он заявил, что больная должна оставаться в постели.

Но Алфея не могла оставаться в постели. Вчерашнее потрясение, ввергнувшее ее в летаргический сон, прошло, и в ней ключом била нервная энергия. Она шагала по комнате в белой шелковой пижаме и придумывала сцены, в которых ее родители раскаивались, отрекались от предания Джерри анафеме и ругали себя за то, что довели ее до горячки. Она твердо решила, что ни при каких условиях извиняться не будет, — мысль о перенесенном унижении вновь и вновь вызывала у нее слезы.

Алфея безумно хотела видеть Джерри.

Когда в среду утром Млисс сообщила, что температура у Алфеи по-прежнему держится на уровне ста одного градуса, Алфея с удивлением подумала о том, что не испытывает головной боли, которая бывает во время жара. Она никогда сама не смотрела на показания градусника. Как только няня ушла, Алфея взяла градусник в рот, засекла время и держала его полных три минуты. Подойдя к окну, она под разными углами стала разглядывать ртутный столбик и убедилась, что он показывает нормальную температуру.

Алфея позволила градуснику выпасть из рук, и он разбился, ударившись о плитки пола.

Она приняла душ и была уже одета, когда Млисс вернулась с подносом с едой.

— Я все знаю о выдуманной температуре и о вашем сговоре с доктором, — сказала Алфея.

— Дорогая, ваши родители не хотели, чтобы вы совершили ошибку всей своей жизни. Я встала на их сторону, потому что считаю, что они правы. — Семидесятитрехлетняя Млисс опустилась на подагрическое колено, собирая осколки стекла. — Вы одна из Койнов. Вы не должны якшаться со всякой шелупонью.

— Слова социальной мудрости из уст верной старой няни. — Голос Алфеи слегка дрогнул, затем она добавила. — Из этого я извлекла один бесценный урок: не доверяй никому.

— Вы извлекли этот урок несколько лет назад, — сказала Млисс. Стоя на коленях, она грустно и понимающе посмотрела на Алфею, затем поднялась на ноги. — Я очень переживаю за вас, дорогая.

— Ты остаешься моим другом, Млисс, — вздохнула Алфея. — Я намерена увидеть его… Они потом не вздумают отыграться на тебе?

— Вы ведь знаете… В семье всегда хорошо ко мне относились.

Фургон находился в гараже, и никто не остановил Алфею. Педро без возражений открыл ей чугунные ворота.

Превышая дозволенную скорость, Алфея домчалась до Сотелля и резко затормозила у знакомого дерева. Она пробежала по зацементированной дорожке и постучала в дверь. В ответ она не услышала ничего, кроме шелеста алжирского плюща. Алфея забарабанила изо всех сил, но результат был тот же. Она села на выщербленные ступеньки, намереваясь дождаться Джерри.