Романовы. Пленники судьбы - Александр Николаевич Боханов

…Цесаревич не скрывал, что его во многом не устраивает течение дел в государстве, но при этом он даже и мысли не держал о том, чтобы бросить вызов существующему порядку вещей. Всегда находились люди, желавшие подтолкнуть Цесаревича к активным действиям; сделать его центром противоправительственных интриг или даже заговора. Этого опасалась и Екатерина, болезненно реагировавшая на малейшие подобные признаки. Толпы агентов и осведомителей каждодневно подслушивали и подглядывали за всем, что происходило в окружении Цесаревича, а потом доносили «по принадлежности». Но ничего государственно-преступного не выяснялось. Да, велись разговоры на политические темы, да звучала критика, но критика исключительно по адресу отдельных лиц и мероприятий. Имя же Императрицы в этих критических разговорах не затрагивалось никогда.

Позиция неприкасаемости престижа Императрицы прозвучала в разговоре Павла Петровича и с представителем Короля Фридриха: «Я – подданный российский и сын Императрицы Российской, что между мной и ею происходит, того знать не подобает ни жене моей, ни родственникам, ни же кому другому».

Всегда оставался открытым вопрос: почему Екатерина II, придирчиво следившая за занятиями и увлечениями Павла и неизменно стремившаяся пресечь любые формы проявления его общественной самостоятельности, столь снисходительно относилась к «Павловской армии», насчитывавшей почти две тысячи человек? Убедительного ответа нет до сих пор. Не исключено, что, наблюдая за военными упражнениями Павла, Императрица смотрела на всё это как на «безделицу», не несущую в себе никакой угрозы ей лично. Ну, ведь была когда-то у Петра III подобная «игрушечная армия», его голштинцы. Ничего они не решили и самому несчастному их командиру помощи не оказали. Правда, те по преимуществу были чужаками в России – родом все почти немцы. У Павла же – большей частью православные, из русских и малороссов. Рядовые набирались по вербовке, а офицеры рекрутировались из отставных.

Не исключено, что, смотря сквозь пальцы на «Павловскую армию», Екатерина II надеялась, что нелюбимый сын попытается как-то использовать её в своих властолюбивых планах. И когда подобное намерение проявится хоть в зародыше, можно будет одним ударом уничтожить и эти потешные войска, и их предводителя. Не получилось, не дождалась «Екатерина Великая» ожидаемого «заговора»…

В 1787 году возникла реальная угроза новой войны с Турцией, второй в её царствование (первая – завершилась в 1774 году). Всего при Екатерине Россия вела семь войн – две с Турцией, три с Польшей, по одной с Персией и Швецией. Войны истощили финансовые ресурсы государства; государственный долг достигал астрономической суммы в 200 миллионов рублей. Административный аппарат пребывал в параличе, дела не рассматривались годами и даже десятилетиями. Только в Сенате таковых накопилось около одиннадцати тысяч!

Турция не могла смириться с потерей Крыма, в Стамбуле господствовали реваншистские настроения. Подстрекаемое Англией и Францией правительство султана в августе 1787 года предъявило России ультиматум: вернуть Крым, признать Грузию вассальной территорией султана и согласиться на досмотр русских судов, идущих через проливы Босфор и Дарданеллы. Естественно, что русское правительство отвергло подобные требования, и тогда 13 (24 августа 1787 года Турция объявила войну России. В свою очередь, 9 сентября появился Высочайший Манифест о войне с Оттоманской Портой.

Война продолжалась более четырех лет и завершилась подписанием 29 декабря 1791 года Ясского мирного договора. Турция признавала военное и стратегическое поражение. К России отходили земли между Южным Бугом и Днепром, на Кавказе устанавливалась граница по реке Кубань и Турция обязывалась не нападать на грузинские и кубанские земли.

Когда 9 сентября 1787 года появился Манифест о войне, то уже на следующий день Императрица получила письмо от Цесаревича, в котором он просил отправить его на войну «волонтёром», т. е. разрешить идти на войну не в качестве командира, а рядового добровольца. Екатерина совсем не собиралась отправлять сына на войну ни в каком качестве. Там главные военные операции находились в руках Г.А. Потемкина, а потому столкновение между Павлом и Потёмкиным представлялось неизбежным. Но это было не самым главным аргументом: Екатерина совершенно не хотела, чтобы Цесаревич представал перед войсками, чтобы он играл публичную роль, да ещё на полях сражений!

Следом к Императрице поступило нижайшее прошение и от Цесаревны Марии Фёдоровны, которая просила разрешить ей следовать за мужем и поселиться где-нибудь поближе к армии. Тут уж «великая государыня» не выдержала и написала невесте письмо-отповедь, не оставляя у просителей никаких иллюзий и в будущем:

«Отдавая полную справедливость Вашим чувствам, прошу позволения сказать Вам, что мужу Вашему нет никакой необходимости, ни обязанности ехать в армию, что он сам добровольно заявил о своём желании отправиться в качестве волонтёра, на что я согласилась, хотя в том не предстоит никакой надобности или обязанности, но единственно из снисходительности, и если бы он не ехал или же не выражал своего желания ехать, то поступил бы так, как поступают тысячи лиц одинакового с ним происхождения…»

Императрица проговорилась о самом сокровенном, что лежало на сердце: Павел не может рассчитывать на особое отношение, он ничем не отличается от «тысяч лиц», имевших якобы такое же «происхождение». Однако дело было в том, что в России не имелось ни одного человека, который мог бы сравниться по общественному статусу с Павлом Петровичем. Сын Императора, сын Императрицы, правнук Петра I. Что же Екатерина об этом забыла? Конечно же, нет. Дело было совсем не в плохой памяти. Она просто очень хотела низвести Павла на уровень обычного подданного, чтобы раз и навсегда закрыть ему дорогу к Трону. Потому она и пиcала Потёмкину, что Павел не являлся сыном Петра III, зная, что «верный Григорий» быстро сделает это «тайное признание» известным всему свету.

Екатерина несколько месяцев чинила различного рода препятствия для поездки Цесаревича в армию, о чем он её просил письменно и устно многократно, а в начале 1788 года окончательно закрыла тему. Мария Федоровна готовилась снова стать матерью[30], и Императрица предписала Павлу находиться при ней. Удостоив надоедливого отпрыска собственноручным письмом, Екатерина обрушилась на него с гневным обличением за то, что ей «дорогие дети» ничего не сказали о беременности Марии. «Полагаю, что имею множество прав на то, чтобы узнавать о беременности Великой княгини не из расспросов, не из городских слухов и не после всех».

Павел и Мария ничего не говорили Екатерине не из суеверного родительского страха; просто для них грядущее событие виделось радостью со слезами на глазах. Ведь появление ребёнка означало скорую и неизбежную разлуку с ним…

В этот период Екатерина уже серьезно готовилась к официальному отрешению Павла Петровича от всех видов на власть, для чего