Романовы. Пленники судьбы - Александр Николаевич Боханов

младых лет. В качестве типичного образчика подобного рода умозаключений можно сослаться на сочинение генерала Н.К. Шильдера, который в своей биографии Павла Петровича запечатлел целый букет умозрительных измышлений.

Вполне понятно, что Шильдер не употребляет выражение «преступление» применительно к акту свержения и убийства Петра III, правление которого он, вослед за Н.М. Карамзиным, называл «вредным». По мнению автора, Екатерина, «обладая совершенно исключительными свойствами ума и характера… не могла добровольно снизойти до жалкой роли правительницы, вроде Анны Леопольдовны». Не «могла» – и всё тут. А как же закон и традиция, когда всегда и везде сын – наследник и преемник отца. Никак. При таких умозаключениях ни кровнородственный закон, ни закон сакральный в расчёт не принимаются. Между тем когда описывается свержение в 1741 году Иоанна Антоновича и воцарение Елизаветы Петровны, то факт её родственный связи с Петром I выпячивается как главный аргумент. В связи же с Павлом история интерпретируется совершенно иначе, хотя Павел Петрович прямая «поросль древа Петра Великого», в то время как Екатерина лишь случайный нарост на нём.

Шильдера особо интересовало отношение Павла Петровича и к перевороту, и к воцарению матери. Напомним, что Павлу к этому моменту не было ещё и восьми лет, что само по себе исключало возможность наличия неких «документов», раскрывающих «злостные намерения» фактически малыша. Шильдер их, естественно, не обнаружил, что, впрочем, не помешало ему создавать широкие психологические обобщения. Оказывается, «уличная обстановка» 28 июня произвела «потрясающее впечатление на нервного ребёнка, одаренного к тому же болезненным воображением». Шильдер всё время намекает, а порой и говорит открыто о том, что Павел с малолетства страдал «нервным расстройством», что «в уме маленького Павла прочно засело предубеждение против матери». Откуда же сие известно? Ниоткуда. Это очередные тенденциозные вымыслы, которых в большинстве сочинений о Павле Петровиче предостаточно.

Шильдер привёл одно высказывание Екатерины II из её переписки с немецким критиком и дипломатом Фридрихом Гриммом (1728–1807): «Не всегда знают, что думают дети, и трудно узнать детей, особливо когда доброе воспитание приучило их слушать с покорностью». Почти наверняка это сетование вызвано было отношением сына Павла, который никак и никогда не позволял себе нечто, похожее на критику матери. Екатерине же хотелось бы знать самые сокровенные мысли сына, но в этот мир она допущена не была. Не были туда допущены и историки, которые тем не менее всегда позволяли себе интерпретировать покорность Павла в самом негативном смысле.

У Шильдера в этой связи можно прочитать следующее: «Павел повиновался с покорностью и, конечно, об известных вещах научился своевременно молчать, но от этого, разумеется, нисколько не выигрывали его сыновние чувства по отношению к матери. После 6 июля (день убийства Петра III. – А.Б.) взаимные отношения получили ещё новый, отсутствовавший дотоле, неприязненный оттенок. Между матерью и сыном появилась тень, хотя и не грозная, но наложившая, однако, неизгладимую печать на отношения Императрицы к своему первому верноподданному. Между ними окончательно создалась отныне глубокая пропасть, над которой Цесаревич много лет предавался пагубным размышлениям».

Исследователь фактически обвиняет маленького мальчика в создании атмосферы вражды с матерью и Императрицей, не приводя в подтверждение никаких фактов, потому что таковых не существовало (да и не могло существовать) в природе. Если же даже и признать, что Павел с детства «не любил» родительницу, то невольно возникают и другие вопросы, которые почти все обходят стороной. А сама Екатерина любила ли Павла? Что она, став Императрицей, сделала для сближения с сыном? Окружила ли она его вниманием и лаской? Об этом оправдатели Екатерины стараются не писать, потому что ответы могут быть только: нет, нет и нет.

Вскоре после воцарения Екатерина сделала «красивый жест», которые она всегда так любила. Императрица предложила известному французскому философу и математику, члену Парижской Академии Жану Даламберу (1717–1783) приехать в Россию и стать воспитателем Цесаревича. При этом она предлагала французскому академику баснословное содержание в 100 тысяч франков. Даламбер любезно отклонил предложение русской повелительницы. Это Екатерину не остановило, и она через несколько месяцев вторично обратилась к Даламберу, теперь уже предлагая тому устроить в России и всех друзей философа по его выбору. Результат вторичного обращения закончился ничем.

Почему Екатерина так настойчиво домогалась получить в воспитатели сына европейскую знаменитость? Часто писали о том, что она хотела, чтобы Павла Петровича наставляли лучшие умы Европы. Такой побудительный мотив исключить нельзя, хотя он и не представляется особо значимым. Более правдоподобной звучит другая версия: это была политическая комедия, разыгранная для получения, как бы теперь сказали, имиджевых дивидендов. Екатерина любила декоративные акции, особенно такие, которые имели широкий общественный резонанс.

Придя к власти как самозванка, она всеми силами старалась развеять негативный ореол, окружавший историю её воцарения. Ей надо было утвердиться в роли просвещённого монарха, в роли, которая была в большой моде в Европе. И ей это удалось. Даламбер не приехал в Россию, но о Екатерине заговорили в парижских салонах, в которых в тот период формировалось «мнение Европы». Самого Даламбера «просвещенной государыне» обмануть не удалось. В письме к Вольтеру он язвительно заметил: «Я очень подвержен геморрою, а он слишком опасен в этой стране»…

Конечно, провозгласив сына Цесаревичем, Екатерина обязана была соблюдать весь имперский антураж. Уже 4 июля 1762 года Павел Петрович был пожалован в полковники лейб-гвардии Кирасирского полка, а 20 декабря Цесаревич произведён в генерал-адмиралы[29]. 10 июля 1762 года Императрица назначила ему содержание в 120 тысяч рублей в год, а в 1763 году подарила Каменный остров в Петербурге.

Сохранилось несколько описаний облика, манер и образования юного Цесаревича Павла Петровича, принадлежавших иностранцам, которым довелось общаться с ним лично.

Подробное описание физического и умственного состояния Цесаревича оставил англичанин Фома Димсдаль (Димсталь, Димсдэль, 1712–1800). Занимая пост врача в английской армии, он сделался европейской знаменитостью, став зачинателем важного дела: прививками против оспы. Екатерина II пригласила Димсдаля в России, где от оспы умирало множество людей, чтобы покончить с этим страшным бедствием. Она решила показать прочим личный пример, и 12 октября 1768 года в Зимнем Дворце английский врач привил оспу Императрице. На очереди была прививка и у Павла Петровича, но тот несколько недель проболел ветрянкой, и процедуру пришлось отложить до 1 ноября, когда прививка и состоялась. Причём она была сделана с согласия самого Цесаревича.

Когда Димсдаль в августе 1768 года прибыл в Россию, то сразу же с ним встретился Никита Панин и обратился к гостю с куртуазной речью по поводу Павла Петровича, желавшего получить прививку. «Он (Павел. – А.Б.) желал даже, чтобы она была произведена. Поэтому,